Гребень Клеопатры

— Юхан довел меня, и я вонзила ножницы ему в руку. Это случилось всего несколько недель назад, но мне кажется, с тех пор прошли годы. После этого мы создали «Гребень Клеопатры». Настоящего монстра. Боже мой, отец наказывал Фредерика за то, что тот наряжался в женские платья…

— Тебя тоже наказывали родители? — осторожно спросила Анна.

И тут Мари почувствовала, что та оказалась рядом, в ее постели. Анна обняла Мари за талию и прижалась к ней всем телом. Мари ощущала спиной ее грудь, живот и бедра. Морской прилив, сумерки, дождь… Они лежали обнявшись, и Анна ее утешала. А вот Фредерик никогда больше не засмеется и не заплачет. Его больше нет.

— Меня не били, если ты это имеешь в виду. Родители никогда бы не подняли на меня руку. Они предпочитали меня игнорировать, неважно, заслуживала ли я это или нет. Отказываясь со мной разговаривать, они давали мне понять, что я совершила какой-то проступок. Вот почему рассказ Фредерика о том, как он изображал воздух, на меня так сильно подействовал. Мне хорошо известно, каково это, когда тебя просто не замечают. Иногда это длилось по несколько дней. Может, поэтому я могла быть рядом с Дэвидом в периоды его депрессии. Мне такое было не в новинку.

Она чувствовала дыхание Анны на своей коже. Ощущала аромат кардамона — и поддержку. И ее охватило непреодолимое желание поделиться с подругой воспоминаниями.

— Однажды они не разговаривали со мной целый месяц. Мама пыталась нарушить обет молчания, но папа запретил ей. Он был очень последовательным. Последовательным во всем. Ставил порядок превыше всего. А мне тогда казалось, что я схожу с ума. Я тогда только начала ходить в школу…

И снова голос Анны. Теплый и мягкий, полный сочувствия и нежности. Он успокаивал ее, утешал. Мари вспомнился Иисус, идущий по воде. Не смотреть вниз, чтобы не утратить веру. Посмотришь — и магия закончится.

— Что же такого ужасного ты натворила? За что они тебя наказывали?

Тишина. Воспоминания о скорлупе, бьющейся о стекло, и о бело-желтой жидкости с зародышем, который мог бы летать.

— Я пила сырые яйца. В школьном автобусе.

Глава двадцать пятая

Голуэй-роуд. Главная улица. Рыночная площадь. Бич-роуд. Клифден. Коннемара. Последний раз она была здесь летом, когда за столиками уличных кафе сидели туристы. Теперь же холод, словно шубой, окутал улицы и дома. Мари бродила по знакомым улочкам, отмечая, что разноцветные фасады домов поблекли в скудном свете зимнего солнца, едва пробивавшегося сквозь тучи. Она разглядывала традиционные ирландские свитеры и кельтские украшения в витринах и думала о том, как мало изменилось после ее отъезда. Все так же приезжали, покупали сувениры и уезжали туристы, на смену им, как морской прилив, прибывали новые, и все повторялось сначала. В окне паба «Мьюларки» была вывешена афиша, анонсирующая выступления местных музыкантов. Дэвида Коннолли среди них не было.

Мари перенесла расставание со Швецией безболезненно. Похороны Фредерика стали завершающим аккордом. Это было просто ужасно; Мари не представляла, как бы вынесла все, не будь рядом Анны, всегда готовой ее поддержать. Кроме них, на похоронах присутствовали лишь несколько сельчан и группка артистов из «Фата-морганы». В другой ситуации Мари позабавило бы такое пестрое общество, но не на похоронах друга. Слишком резкий контраст представляли две стороны жизни и смерти Фредерика.

Михаэль Пфайль был предельно вежлив и деликатен, но его присутствие постоянно напоминало Мари о заказе, полученном «Гребнем Клеопатры», и о мире иллюзий, каким стал для Фредерика клуб Михаэля. Присутствие его дочери Стеллы в инвалидном кресле еще больше усиливало ощущение трагизма происходящего. Это была женщина редкой красоты, крайне замкнутая и немногословная. Мари так и не поняла, почему она приехала, — возможно, отец нуждался в ее поддержке. Была ли она знакома с Фредериком? Мари не хотелось спрашивать. Они лишь поздоровались и обменялись парой фраз. Стелла Пфайль явно была не из тех, кто тратит время на бессмысленные разговоры.

Мать Фредерика играла и пела. Ее голос обладал обширным диапазоном, и публика, как дрессированные обезьяны, аплодировала ей. Мари от этого стало еще горше, и она испугалась, что не выдержит поминок. Еще много лет она будет оплакивать Фредерика…