С этих пор цари постоянно стремились к тому, чтобы разбить эти оковы; и когда Клеомен II победил аргосцев, казалось, наступил для этого благоприятный момент. Покоритель Тиринфа начал с того, что возбудил против своего товарища из другой династии, Дамарата, обвинение в незаконном происхождении и под этим предлогом добился его низложения, причем ему оказало помощь изречение Дельфийского оракула (491 г.). Дамарат искал убежища в Персии, где Дарий дал ему в управление горную крепость Пергам и соседние города в плодородной долине Каика в Мисии; его место в Спарте занял глава младшей линии династии Эврипонтидов, Леотихид II, находившийся, разумеется, в полной зависимости от Клеомена, которому он был обязан достижением престола. Таким образом, Клеомен приобрел такое положение, какого давно не занимал ни один спартанский царь; но именно это и вызвало реакцию в общественном мнении, и Клеомен был вынужден покинуть страну. Он отправился в Аркадию и собрал там войско, чтобы силою добиться возвращения. Волей-неволей спартанцы принуждены были возвратить ему царское достоинство. Вскоре затем он, по преданию, впал в сумасшествие, и, брошенный в тюрьму по требованию своих родичей, сам лишил себя жизни. По всей вероятности, он был убит эфорами по соглашению с его сводными братьями, Леонидом и Клеомбротом, из которых старший, Леонид, наследовал ему во власти. Леонид I также лишь с большим трудом удержался на престоле, но призвать опять Дамарата, вассала великого царя, не могли решиться в такое время, когда каждую минуту можно было ожидать нового нашествия персов. Царская власть в Спарте уже никогда не оправилась от этих ударов; с этих пор направление политики государства зависит исключительно от эфоров, между тем как цари все более и более нисходят на степень простых исполнительных должностных лиц, подчиненных эфорам.
Между тем приготовления персов пришли к концу. На этот раз они задались целью подчинить себе всю Грецию, и размер их приготовлений соответствовал такому плану. Во главе почти 100-тысячного войска царь Ксеркс весной 480 г. перешел Геллеспонт на двух понтонных мостах, чтобы затем вдоль северного побережья Эгейского моря двинуться на запад. Такой армии греческий мир еще никогда не видел; неудивительно поэтому, что фантазия современников была сильно поражена этим зрелищем и до бесконечности преувеличила количество неприятельского войска. Надпись на памятнике, который впоследствии был воздвигнут пелопоннесцами в воспоминание о сражении при Фермопилах, определяет число неприятельского войска в 3 млн; а Геродот исчисляет сухопутное войско вместе с флотом даже свыше 5 млн человек, включая сюда, впрочем, и очень многочисленный обоз. Флот состоял, по преданию, из 1207 кораблей; эта цифра, вероятно, правильна, только нужно понимать под нею не триеры или боевые суда, а вообще корабли.
Ввиду таких огромных сил всякое сопротивление казалось большинству греков бесполезным; даже Дельфийский оракул считал победу персов несомненной и советовал добровольно подчиниться неизбежному. Царь ведь не хотел истребить эллинов; он требовал лишь подчинения, и, наконец, пример азиатских единоплеменников показывал, что и под персидским господством можно жить. Что касается Афин, то здесь, конечно, нечего было и думать о подчинении; после того, что произошло, оставался выбор только между победой и гибелью. А для Спарты подчинение Персии означало бы потерю гегемонии над Пелопоннесом, которой она добилась в течение последнего столетия. Таким образом, поведение обоих государств было уже заранее намечено. Политика Спарты, в свою очередь, определяла образ действий членов Пелопоннесского союза; а военные силы, которыми располагал этот союз, были настолько значительны, что ни одно государство греческого материка не решилось примкнуть к Персии, пока царь еще был далеко. Один только Аргос, старый соперник Спарты, сохранял нейтралитет; Беотия и Фессалия присоединили, хотя и неохотно, свои войска к союзной армии. Сильная на море Керкира обещала помощь, но устроила так, что ее флот опоздал к сражению. Властитель восточной Сицилии, Гелон, поставил свое содействие в зависимость от невыполнимых условий: он готов был подчиниться царю, если бы последнему досталась победа в предстоявшей войне, что казалось очень вероятным.