Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Однако до сознания, что хорошее следует делать ради него самого, греки этой эпохи, и даже семь мудрецов, еще не поднялись. Их нравственное учение покоится всецело на утилитарном принципе. Гесиод предостерегает от ложной клятвы на том основании, что потомство клятвопреступника обречено на гибель. Солон желает для себя богатства, но не хотел бы приобрести его нечестными средствами, так как рано или поздно наступает расплата за нечестный поступок. Он отказался от тирании в Афинах, чтобы, как он сам гово­рит, за короткое время власти не поплатиться собственной гибелью и гибелью своего рода. И подобные соображения постоянно повторяются в литературе этой эпохи.

Под влиянием этого переворота в нравственных воззре­ниях религиозные идеи также стали принимать более чис­тую форму, так как религия народа есть не что иное, как от­ражение его культурного состояния. У Гомера боги являют­ся, как мы видели, в сущности лишь могущественными вла­стителями мира, которые распределяют счастье и несчастье между смертными по своему произволу и расположения ко­торых можно добиться только одним путем — обильными жертвоприношениями. Теперь наряду с этим взглядом воз­никает представление о богах как охранителях закона и мстителях за всякое преступление и укореняется вера, что добродетельная жизнь есть вместе с тем и богоугодная. Не на жертву божество обращает внимание, а на то, с какими мыслями ее приносят; в храм нужно вступать не только с чистым телом, но и с чистой душой.

Но раз возникла такая вера, нужно было прежде всего самих богов представить себе нравственно чистыми, а это было нелегко ввиду грубого антропоморфизма сохранив­шейся в эпосе мифологии. Ведь Гомер и Гесиод рассказали о таких поступках богов, которые покрывают стыдом и позо­ром людей на земле, как, например, кража и прелюбодеяние, ложь и обман. Выход нашли в том, что объявили ложными те сказания, которые оскорбляют нравственное чувство, или старались истолковать их аллегорически. Это было, конечно, жалкое средство, и под конец этого периода Ксенофан и Ге­раклит дошли до отрицания всей вообще эпической поэзии, как безнравственной. Такие попытки не могли, однако, иметь большого успеха именно потому, что они были слиш­ком радикальны. Гомер по-прежнему оставался библией для греков, а боги и теперь в представлении нации оставались в общем такими же, какими изобразил их эпос. Пластическое искусство, дававшее народу телесные изображения его бо­гов, также много способствовало укреплению антропомор­фических представлений.

Но эти понятия теперь очищаются. Божеству начинают приписывать всеведение и всемогущество, хотя в массе еще долго живут прежние взгляды. Но многобожие, конечно, не­совместимо с идеей всемогущества каждого бога в отдель­ности. Это противоречие по необходимости должно было повести к развитию религии в монотеистическом духе. Уже у Гомера Зевс сильнее всех остальных богов вместе; в послегомеровскую эпоху этот взгляд все более укореняется в ре­лигиозном сознании народа. Зевс управляет миром; осталь­ные боги получают власть от него, и им остается, по крайней мере по понятиям образованных людей, только исполнять его приказания. Когда Аполлон прорицает, он объявляет людям „непреклонное решение Зевса" Афина для спасения своего собственного города ничего не может сделать сама, а должна просить заступничества у Зевса. Если по прежним верованиям Зевс подчинялся власти судьбы, то теперь рок отождествляется с волею Зевса. Таким образом, дошли на­конец до того, что правителя мира стали называть просто богом (твое) или „божеством" (то тейон, то даймонион), правда, наряду с этими выражениями и в одинаковом с ними смысле, употребляют также и прежние политеистические (Зевс, теон), а часто оба выражения встречаются рядом, в одном и том же предложении. До истинного монотеизма су­мела возвыситься лишь греческая философия.