Грегорианец. Четвёртый

Страшное зрелище предстало взору Дартина, и мороз пробежал у него по коже. Мягкий свет, эта уютная лампа озаряла картину ужасающего разгрома. Одно из оконных стекол было разбито, дверь в комнату была выломана, и створки её висели на петлях. Стол, на котором, по-видимому, приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый, на полу. Осколки бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете. Все в этой комнате свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе. Дартину показалось даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках. С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю. Ему хотелось взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия.

Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия, и Дартин заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, либо до сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру. На земле, утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног.

Наконец Дартин, продолжавший свои исследования, нашёл у стены разорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не коснулась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То была одна из тех надушенных перчаток, какие любовники столь охотно срывают с ручки.

По мере того как Дартин продолжал осмотр, холодный пот всё обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в тревоге, дыхание учащалось. Однако для собственного успокоения он говорил себе, что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения к Бон, что молодая девушка назначила свидание возле этого павильона, а не внутри его, что её могли задержать в Гранже обязанности, а быть может, и ревность мужа.

Но все эти доводы разбивало, уничтожало, опрокидывало то чувство внутренней боли, которое в иных случаях овладевает всем существом и кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье.

Дартин словно обезумел, бросился на большую дорогу, пошёл тем же путем, каким пришёл.

Около семи часов вечера речной перевозчик переправил через реку женщину, закутанную в черную накидку и, по-видимому, отнюдь не желавшую быть узнанной, однако именно эти предосторожности и заставили его обратить на неё внимание, и он заметил, что женщина была молода и красива.

Всё соединялось, чтобы доказать Дартину, что предчувствия не обманули его и что случилось большое несчастье. Он побежал обратно. Ему казалось, что, за время его отсутствия в павильоне произошло что-нибудь новое и его ждут там какие-то сведения. Переулок был по-прежнему пуст, и тот же спокойный, мягкий свет лился из окна.

И вдруг Дартин вспомнил об этой немой и слепой лачуге, в которой, без сомнения, видели что-то. Калитка была заперта, но он перепрыгнул через плетень и, не обращая внимания на лай лунного пса, подошел к старой постройке.

Он постучался. Никто не отозвался на стук. В домике царила такая же мертвая тишина, как и в павильоне. Однако эта постройка была его последней надеждой, и он продолжал стучать. Вскоре ему послышался внутри легкий шум, боязливый шум, который, казалось, и сам страшился, что его услышат.

Тогда Дартин перестал стучать и начал просить, причем в его голосе слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха и мольбы, что этот голос способен был успокоить самого робкого человека. Ветхий, полусгнивший ставень отворился или, вернее, приоткрылся и сразу же захлопнулся, едва лишь бледный свет небольшой лампы, горевшей в углу, озарил подвесы амуниции, эфес шпаги, и рукояти рельсовиков Дартина. Однако, сколь ни мимолетно было все это, Дартин успел разглядеть голову старика.

– Ради бога, выслушайте меня! – сказал он. – Я ждал одного человека, но его нет. Я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли поблизости какого-нибудь несчастья?

– Хм, – отвечал старик, – ни о чем меня не спрашивайте, потому что, если я расскажу вам о том, что видел, мне не миновать беды.

– Так, значит, вы видели что-то? – спросил с надеждой парень. – Если так, продолжал он, бросая ему сотый кредита, – расскажите, что вы видели, и даю честное слово дворянина, я сохраню в тайне каждое ваше слово.

Старик прочитал на лице Дартина столько искренности и столько скорби, что сделал ему знак слушать и тихо начал свой рассказ:

– Часов около девяти я услышал на улице шум. Желая узнать, в чем дело, подошел к двери, как вдруг заметил, что кто-то хочет войти ко мне в сад. Я беден и не боюсь, что меня могут обокрасть, поэтому я отворил дверь и увидал в нескольких шагах трех человек. В темноте стоял гравикар и лайтфлаи. Флайты, очевидно, принадлежали этим мужчинам, которые были одеты как дворяне.

Трое мужчин бесшумно подобрались на гравикаре ближе к павильону и высадили из него какого-то человека, толстого, низенького, с проседью, одетого в поношенное темное платье. Он с опаской, осторожно заглянул в комнату, тихонько спустился вниз с прислонённой лестницы и шепотом проговорил:

«Это она».