«Грейхаунд», или Добрый пастырь

Темнота уже не была такой непроницаемой. За бортом различались белые гребни волн, и не только на траверзе, но и впереди, у носа. Новый день подползал с востока, медленный-премедленный переход от черноты к серости: серое небо, серый горизонт, свинцово-серые волны. Вечером водворяется плач, а наутро радость[35]. Неправда. Небеса проповедуют славу Божию[36]. Эти небеса? При виде первого света Краузе вспомнились знакомые стихи, как всегда вспоминались на заре в Тихом океане и Карибском море. Сейчас он произнес их про себя с горькой иронией. Атакованный караван, заледенелые трупы на спасательных плотах, безжалостное серое небо, и эта пытка будет продолжаться, пока у него не кончатся силы ее терпеть, – она уже и теперь невыносима. Хотелось сдаться, отринуть всякую мысль о долге, о долге перед Богом. И тут он переборол искушение.

– Джордж – Орлу. Иду прежним курсом. Будьте внимательны. – Тон ровный и четкий, как всегда.

Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога»[37]. Он сам чуть было так не сказал, хотя еще в силах расправить плечи, а ноющие ноги в силах донести его до рации.

– Контакт на пеленге ноль-шесть-семь, дистанция тысяча сто ярдов.

– Очень хорошо.

Еще одна попытка уничтожить невидимого врага. Одна? Нет, десятки, сотни попыток, если потребуется. Покуда «Килинг» шел в атаку, покуда телефонист повторял дистанции, нашлось время склонить голову. От тайных моих очисти меня[38].

– Приготовьтесь сбросить глубокую серию, мистер Понд.

– Есть, сэр.

И снова лодка ушла; команды рулевому, чтобы направить «Килинг» за ней, приказы «Виктору», чтобы отрезал ей путь. Делая добро, да не унываем[39].

– Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль.

Ветер по-прежнему дул, волны по-прежнему вздымались, «Килинг» по-прежнему качался с борта на борт и с носа на корму. Краузе казалось, что он балансирует на кренящейся палубе лет сто. Привыкшие к темноте глаза постепенно различили рубку, – несколько часов он видел только одну-две светящиеся шкалы и красный фонарик рулевого. Теперь он видел разбитое окно (одно стекло с аккуратной круглой дырочкой, остальные вдребезги), осколки на полу, пустые подносы – чашка там, мятая грязная салфетка – тут.

– Велите убрать это безобразие, мистер Харбатт.

– Есть, сэр.

И еще было что-то странное в том, как выглядит «Килинг» в брезжущем свете. Надстройки обледенели. Стойки и пиллерсы, торпеды и леерное ограждение – все было в белой изморози. Вымпел не реял на ветру, а примерз к фалу неопрятной петлей. Теперь Краузе видел наконец и «Виктора» после целой ночи разговоров по рации. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя[40]. Польский эсминец тоже был снежно-белый на фоне серого моря. Сейчас Краузе наблюдал его поворот одновременно с сообщением о смене курса по рации. «Килингу» требовалось повернуть соответственно, но теперь Краузе мог проверять сделанный в голове тригонометрический расчет по тому, что видели глаза.

– Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль.

Уже точно совсем рассвело. Вчера в это время он отменил боевую тревогу. Только вчера? Неужели только вчера вечером в рубке свистели пули? По ощущениям, прошел год. И вчера в это время он смог спуститься в каюту, съел яичницу с ветчиной, от души напился кофе. Прочел молитвы, принял душ. Немыслимое счастье. Это напомнило, что за последние сутки он съел только полтора сэндвича и выпил несколько чашек кофе. И почти все это время пробыл на ногах, да и сейчас тоже стоял. Краузе прошаркал к стулу – идти он не мог – и сел. В мышцах пульсировала боль. Во рту и в горле пересохло; одновременно мутило и зверски хотелось есть. Он наблюдал за движением «Виктора», слушал сообщения телефониста.

– Можно дать разрешение курить, сэр? – спросил Харбатт.

Мозгу Краузе пришлось выбираться из сосредоточенности, словно путнику, глубоко увязшему в трясине.

– Можно. Рулевой, одерживай! Так держать!

– Внимание! Внимание! – зазвучало по громкой связи объявление, что с этой минуты можно курить.

Харбатт уже чиркнул спичкой и сейчас делал первую глубокую затяжку, наполняя легкие дымом так, будто вдыхал воздух рая. Краузе знал, что сейчас почти все на палубе с наслаждением закуривают; ночью на постах, где зажженная спичка или сигарета могут быть замечены врагом, курить запрещалось. Струйки табачного дыма, проплывающие мимо ноздрей, на миг вновь напомнили об Эвелин. Она курила, и ее всегда удивляло и немного смешило, что муж не притрагивается к табаку. Возвращаясь с корабля в Коронадо, в их маленький дом, он еще в дверях ощущал слабый запах сигаретного дыма, к которому примешивался тончайший аромат ее духов.

– Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-шесть-четыре, дистанция тысяча сто ярдов.

Немец снова их перехитрил, повернул влево, когда Краузе намеревался упредить его на левом повороте. Теперь снова придется делать большой круг. Краузе отдал приказ рулевому, затем сообщил сведения «Виктору».

– Рассыльный! Спросите сигнальный мостик, видят ли они уже коммодора.