Грейте ладони звездами

Я сжимаю ее теплую ладонь. Такая большая маленькая девочка... И никому-то я не могу довериться, кроме тебя. Даже Хелене ничего не расскажешь по вполне понятным причинам.

«Дорогая подруга, эту ночь я провела с твоим сыном, и это было лучшим, что случалось со мной за последнее время, я вновь почувствовала себя живой и любимой. Но утром он просто ушел... Как думаешь, он еще вернется? Если нет, то не милосерднее ли пристрелить меня, словно бешеную собаку?! Я хочу его, Хелена, я так хочу всего, что с ним связано. Я хочу твоего сына и не знаю, как переживу такую потерю вновь.»

Вот что я бы могла сказать Хелене, но признаться своей дочери, что я мысленно задыхаюсь от возможной разлуки с мужчиной, который стал вдруг всем для меня, –  это почти физически невозможно. Она не поймет да и не должна.

Дай ему время, Ева, – говорю я просто. – Иногда людям нужно время, чтобы во всем разобраться. Один разговор ничего не решает!

Но она не понимает и допытывается:

Так он бросит Ванессу или нет? – с детским максимализмом осведомляется она. – Что-то я ничего не понимаю.

Думаешь, я понимаю?! Ничуть.

Думаю, со временем это выяснится...

Так ты его прямо ни о чем не спросила?! – возмущается Ева. – О чем вы тогда вообще говорили вчера?

Не твое щенячье дело! – щелкаю я ее по носу, пытаясь казаться беззаботной. А потом серьезно добавляю: – Ева, я любила твоего отца, ты ведь знаешь это, милая, правда?

Она смотрит на меня и кивает головой.

Мам, я знаю, как вы с папой любили друг друга, но теперь его нет.., – у нее на глазах выступают слезы. – И мне его очень не хватает.

Девочка моя, – я привлекаю ее к себе и крепко обнимаю.

Но после его смерти ты стала другой... казалось, даже мы тебе больше не нужны, – шепчет она мне в свитер, почти разрывая мое сердце надвое. – Я не хочу больше видеть тебя такой... С Ником ты снова прежняя... ты улыбаешься... и поэтому я рада за тебя.

И мы стоим с ней, обнявшись и плача одновременно, а за окном медленно кружатся белые мотыльки легкого, невесомого снега.

… Мы с Элиасом и Евой лепим снеговика во дворе, втыкаем ему морковный нос и обвязываем шарфом, сын утверждает, что тот похож на Пауля. Нам весело и хорошо вместе... не хватает только Доминика.

Потом Ева остается делать реферат по биологии, а мы с Элиасом идем к Хелене: пьем чай, восхищаемся рождественскими яслями, каждую из фигурок которых Герт самолично выстругал из кусочков дерева и рассматриваем детские фотографии мальчиков Шрайбер... Ник на них кажется мне маленьким ангелочком, от взгляда на которого у меня невольно замирает сердце.

Он всегда был самым красивым ребенком в мире, – тихонько шепчет мне Хелена, чтобы не услышали Пауль с Томми. Думаю, ей самой не верится, что она смогла породить нечто столь совершенное... Интересно, будет ли сын Ника хоть чуточку похож на своего отца? Эта мысль наполняет меня восторгом, и я незаметно кладу руку на свой плоский живот. Но тут же отдергиваю ее...

Он мне даже не позвонил...

… и не написал...

День почти заканчивается, и мы снова бредем с Элиасом по опустевшим улицам, подставляя лица пушистым снежинкам, пузатым, словно отъевшиеся мотыльки, которые падают нам прямо на языки и рестницы...

Снег всегда заставляет верить в лучшее, думается мне – когда идет снег, должны происходить чудеса!

Ева распахивает перед нами дверь с сияющей улыбкой на лице – не успеваю еще понять, что тому причиной, как вдруг замечаю большой чемодан прямо здесь у порога.

Доминик!

Надеюсь, приютите меня хотя бы на время, – говорит он мне с надеждой во взгляде. – Я нынче бездомный!

Подхожу и прижимаюсь к его груди, чувствуя быстрый перестук любимого сердца.

Это твой дом, можешь оставаться здесь сколько захочешь, – вдыхаю опьяняющий запах леса и карамели, растворяясь в умиротворяющем тепле мужского объятия, – тебе здесь всегда рады.

Он касается руками моей спины, лица, волос... Я почти готова разреветься, но сдерживаюсь.

В таком случае я, пожалуй, здесь задержусь, – произносит он звонко, целуя в уголок моих расплывшихся в блаженной улыбке губ.

                                                            19 глава.

                                                                                              «Странныый народ эти взрослые».

Несколько позже Доминик рассказывает мне о том, что произошло между ним и Ванессой в тот самый день, когда я маюсь от неизвестности в ожидании весточки от него...

В то утро он просыпается еще до рассвета и долго лежит рядом, всем телом ощущая тепло приникшей к нему женской спины – моей спины, если быть точной – и этот жар, мнится ему, проникает прямо под его кожу, согревая оледеневшее за годы разлуки сердце, которое практически отучилось биться в таком умиротворенно-покойном ритме, отдающемся сейчас в районе его висков.

Нет, он вовсе не хочет сказать, что все эти три бесконечных года, которые он провел за рубежом, были для него одним беспросветным серым маревом, состоящим из разбитого сердца и разрушенных недежд, нет,  в его жизни случалось и много хорошего тоже, только вот этот покой, который он ощущает сейчас... его он познает впервые за все свои двадцать восемь неполных лет.