Грех

По другую сторону от окна восседала старая женщина в огромной розовой шляпе с белой лентой; на полях шляпы красовались пестрые птички, цветы и вплетенные между листочков красные вишенки. Дама маленькими глотками пила из хрустальной рюмки ликер и кормила печеньем собачонку с плоской мордой. Кельнер, высоченный толстяк, улыбался песику и даже подавал какие-то знаки, но ни собака, ни дама не обращали внимания на его подобострастное заискивание. Потом он уставился на ползающую по потолку одинокую муху, будто не замечая сидящего у окна иностранца, который обратился к нему на ломаном немецком. Кельнеру не понравился поднятый воротник пиджака, и он решил «проучить" гостя. Федор Михайлович нетерпеливо кашлянул, пробормотал себе под нос какое-то слово на своем варварском, комичном языке. Между клиентом и кельнером нарастала взаимная неприязнь, раздражение. Такое иногда происходит без особых причин, либо причина таится в глубине той части человеческого мозга, где сохранилось больше всего клеток какого-нибудь земноводного, рептилии или пещерного Человека. То, что эти особи обряжены в тужурки, жилеты, брюки, что они посматривают на часы, читают газету, пьют кофе, не имеет значения… с равным успехом могли бы обгрызать кости в пещере у костра. Кельнер этот — типичный западный продукт, наглый с бедняками, услужливый и вежливый до униженности по отношению к денежному мешку… В том и различие между Востоком и Западом. Разумеется, наша российская аристократия перенимает у Запада все худшее, а связующее звено, так сказать, проводник чувств — поляки, которые пресмыкаются перед Западом, одновременно презирая Азию, то есть Россию. Что ж, они даже не подозревают, как Запад их самих презирает… Взять хотя бы этого кельнера, он ведь меня знает, несколько раз получал щедрые чаевые, деньги, правда, принимал, едва поблагодарив и не поклонившись, на это обратила внимание чувствительная к мелочам Аня… «Сукин сын», — сказал Федор Михайлович, глядя на кельнера, который ковырялся в ухе и улыбался мерзкой шавке. Собачонка вызывала у Федора Михайловича все большее отвращение. Разве это собака? Сущая обезьянка, притом какая-то китайская… будто нормальной собаке кто-то вдавил морду внутрь и только глаза вылезли наружу, выпученные, злобные. Он посмотрел на старую женщину, которую в мыслях — невесть почему — назвал «гнусной бабой», хотя, судя по песику, шляпе и подчеркнутой, приторной угодливости кельнера, это была гранд-дама, возможно даже баронесса или генеральская вдова. «Свинья», — подумал он о кельнере, который улетучился, как камфара. Но разве такая стопудовая скотина может улетучиться, как камфара?.. и вообще, камфара тут ни при чем. Федор Михайлович облизнул губы и громко позвал: «Ober![56]». Слово заполнило пустоту кофейни. Никто не отозвался, только собачонка пару раз тявкнула. В этой маленькой уродине не было ничего собачьего, ничего дружелюбного, ничего разумного и покорного, присущего обыкновенным дворнягам. Злоба и наглость в чистом виде. Даже собаки на Востоке и Западе не похожи. Он отложил газету, достал из кармана чистый, отглаженный и старательно сложенный платок и вытер лоб. Аня заботилась не только о белье, сорочках, но и о таких мелочах, как глажка носовых платков. Федор Михайлович посмотрел на потолок, сунул руки в карманы, опять ощутил кончиками пальцев холодок монет. На ощупь по форме определил номинал: чем больше и толще монета, тем меньше стоимость. Так или иначе, хватит, чтобы заплатить, кроме кофе, еще и за пирожное. Apfelstrudel[57] или какой-нибудь другой Kuchen[58]. У них не только желудок, но и сердце, и голова набиты этими ужасными штруделями. Kaffee und Kuchen…[59] Кошмар! Никакой тебе не Фауст и не Кант, а исключительно Apfelstrudel.