Грех

П. теперь вспомнил разговор над тарелкой супа. Большую, лысеющую голову Франтишека, его детские глаза, а потом все эти рассказы о его смерти «в нищете», «в норе». Умер мастер! А всякие сметливые оборотистые парни точно райские птички порхают из сада в сад и поют философствуют размышляют пишут за чужой счет. В помощниках у них такие же эстетствующие импотенты-критики. Аристократия духа… Покойся с миром, святой Франтишек, покойся с миром, глупец, мученик… П. закрыл глаза. Стал читать написанные накануне страницы. Время от времени зачеркивал какое-нибудь слово, но через минуту к нему возвращался. Приглядывался к своим фразам на листе бумаге. Тысяча страниц? Тому удалось все выразить в четырех строчках… Безумие.

Das Angenehme dieser Welt hab ich genossen
Der Jugend Freuden sind wie lang! Wie lang! Verflossen.
April und Mai und Junius sind ferne.
Ich bin nicht mehr, ich lebe nicht mehr geme[54].

Когда вечером в пустом доме раздался звук гонга, П. понял, что «гость» приехал. Пока он был один, обходились без гонга. Он даже просил не пользоваться этим инструментом, звуки которого предвещали какие-то космические события, а на деле все заканчивалось бульоном и котлетой. Тем временем гонг гудел и наполнял страхом темную келью. Будто бы горничная била его деревянной палкой по темени… В первую минуту ему захотелось закрыться на ключ, потом залезть в кровать и притвориться больным. В конце концов он взглянул на себя в зеркало, пригладил волосы и пошел в столовую. За столом, на котором стояли два прибора, сидела женщина. Красная кофточка ярко светилась, электрический свет блестел на черных, гладко причесанных волосах. П. поклонился, невнятно назвал свою фамилию и стал наливать суп в тарелку.

То, что он оставил на столе в «своей келье», было столь жалким и постыдным… он был переполнен этими фразами; подчеркнутыми, порезанными. Они дрожали в нем, как паутина, когда в нее попадает жирная муха. Он пришел сюда весь дрожа, в лихорадке. А здесь — чужое лицо. Он на минуту отложил ложку и стал разглядывать незнакомые черты. Женщина ела мясо и только иногда невольно поднимала глаза на сидящего в молчании случайного партнера. П. внимательно рассматривал ее лицо, руки и плечи. Ему вдруг расхотелось есть… Это должно было быть началом большого романа на несколько сот страниц, в котором бы описывался период с лета 1939-го до октября 1957-го. Не один год он готовился к этой работе. Теперь начал… и застрял на первой странице. Уже неделю не может решиться продолжить… «Он наклонился над этими колосьями с нежностью с умилением горожанина который уже давно не был в поле рассматривал маленькую корзиночку сотканную из молочного тумана склонился над колосьями с нежностью и умилением городского жителя, который отдыхает на курорте, рассматривал корзиночку, сотканную как будто из тумана. Корзиночка эта (была) ловко приделана к трем колоскам; она имела форму перевернутой груши. Обиталище паука — подумал он — здесь живет паук. Он заметил белую нить, протянутую над границей; по другую сторону границы, на колоске, сидел черный паук, на тельце у него был причудливый золотой знак. Он заметил белую нить, которая (тянулась) светилась над межой; по другую сторону межи на колоске сидел черный паук, на его брюшке золотился какой-то причудливый знак.

(Он приехал в деревню с четко определенной задачей, которую сам себе придумал, гуляя по улицам города. Трудно сказать, что именно ему было нужно.)

(Генрик поднял голову). Ветер прочесал желтеющую рожь (зашепелявил) зашелестел в зеленом (еще) овсе и поплыл на волне света к далеким лугам. Светились золотые люпины и противный сладковатый запах подплывал наполнял воздух (полз в воздухе).

Светились золотые люпины и густой душный запах полз в воздухе. Пылали в густом тошнотворном воздухе желтые люпины. Вдоль горизонта пролегла черная прямая полоса леса (на линии горизонта).

(Генрик теперь шел по канаве.) Генрик лег в рожь. Над ним стоял воздух (огромный синий ствол). Над ним дрожал воздух под неподвижным высоким голубым небом. Оно складывалось как бы из нескольких слоев (разных) запахов. Одни были толстые и густые, почти осязаемые (можно потрогать) другие зыбкие и существующие как бы в памяти (и существующие в воспоминаниях).

(Теперь он шел вдоль канавы.) (Большеглазая корова провожала его влажным внимательным взглядом.) Земля парила. Земля была как огромное… земля была как разгоряченное, сильно пахнущее животное. Маки во ржи были красные, васильки и ромашки складывались в наивный букет (в идиллической манере).

Теперь это все убегало от него. Земля куда-то проваливалась. Он засыпал. То был запах земли, злаков и трав, иногда дуновение ветерка приносило далекий теплый запах смолы (сухой и нагретый) и снова запах лугов…»