Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца (СИ)

Матросы делали вид, что не слышат беседы капитана с русским проводником, но Джеймс заметил как кое-кто словно невзначай подъехал поближе, пряча под невозмутимыми минами робкую голодную надежду. Джеймс поглядел на утомленно поникшую в седле Варю, на отощавших лошадей и согласно кивнул. Ванька повернул коня в сторону от тракта, остальные двинулись следом.

Вскоре отряд выехал на взгорок и остановился, оглядывая сверху лежащую меж холмами деревеньку.

- Наверно, в том доме у них была сходка, и все жители сразу сгорели, - сочувственно произнес Фостер.

- Собак тоже на сходку позвали? - спросил Ла Жубер, - Ни одного пса не видно.

- Интересно, а эти почему не тушат? - добавил Аллен.

- Которые?

- А вон те, - Аллен ткнул в склон противоположного холма, - Арабы.

- Почему арабы?

- В бурнусах.

Все снова смолкли, недоуменно разглядывая открывшуюся картину. Посредине совершенно пустой, словно вымершей деревни горела изба. Причем сама изба оставалась целехонькой, пламени видно не было, но из всех щелей, из печной трубы, из-за плотно закрытых ставен и двери сочился густой сизый дым. А за деревней на холме в полном молчании и неподвижности восседали завернутые в разноцветное тряпье люди. Первым опомнился Ванька:

- Какие арабы, какие бурнусы, вы что, одурели? Дедова изба горит! - и он галопом бросил коня к задымленной избе, остальные помчались за ним и с разбегу влетели в облако жуткой вони. Воняло разрытой могилой и дубящейся кожей, тухлыми яйцами и помойкой, разворошенным нужником и скотобойней, воняло всей вонью мира и воняло именно от домишки Ванькиного деда. Зажимая носы и отчаянно кашляя, Джеймс и его люди метнулись прочь, пронеслись через вусмерть пропахшую деревню и остановились только на холме среди сидящих.

- Дед, деда, Игнатий Гаврилович, ты здеся? - отчаянно позвал Ванька.

Ближайшая из закутанных фигур шевельнулась, из-под тряпья появилась седая клочковатая бороденка, выглянул хитрый глаз и неожиданно звучным голосом старикан произнес:

- Чего орешь как резанный, где ж мне быть, коли не тута?

- Слава Христу, живой! - Ванька спешился и бросился к деду с распростертыми объятиями, - Что тут у вас делается, деда?

- Избяных зверей стращаем, - печально ответствовал дед.

- Кого?

- Эх, Ванька, городской человек, при барине в столицах обретаешься, а того не знаешь, что царь наш батюшка, тараканов оченно не обожает и на постоялых дворах их иметь не велит и даже указ по таковскому случаю писан. А у нас как на грех супостатов запечных, что Мамаева войска - во всех щелях. Чаво мы с ними только не делали: и зимой избу выхолаживали, и отраву им бабка смешивала, ничто их не берет! Веришь, внучек, корм с отравкой бабка любовней готовила, чем законному венчанному супругу повечерять. А они, подлые, от ее заботы только пуще жирели. Кот сдох, а им хоть бы хны! - дед злобно ощерился, - Всем миром на нас навалились, - он ткнул пальцем в односельчан, - Делай, грят, что хошь, Игнатий, но жильцов усатых повыведи, а то неровен час наедут государевы люди, а то и сам царь-батюшка изволит путешествовать, всей деревней из-за тебя пропадем.

- Ну, а дальше чаво? - сквозь смех поторопил Ванька.

- Не нукай на деда, не запряг, чай! Не ведаю, да и ведать не хочу, куда бабка ходила, в лес, али еще куда, только спроворила серый порошочек. Разложила гадость кучками по избе и подпалила, кучки тлеть начали, запашком потянуло. Я по первому делу терпел, потом башку замотал, думал перемогусь как-нито. А потом порошочек шибче разгорелся, вонью и вдарило. Я из дому бегом, гляжу, соседи повысыпали, у всех морды замотаны, и тоже спасаются.

Сквозь подавляемый хохот Ванька просипел:

- Как же вы теперича?

- Смеесся, вольно тебе смеяться. А мы теперича тута сидим, а они, сволота усатая, тама! Володеют!

- Бабка-то где?

- И бабка тама! Может, останний бой принимает, а может, сговорилась с ворогом, будет над ними царствовать. Останутся в деревне тараканы да бабка, - печально закончил дед.

Всхрюкивая от смеха Ванька плюхнулся в траву. В диких пароксизмах хохота корчились матросы, почти рыдающий Джеймс приник к конской гриве, и даже на Варенькиных губах медленно расцветала улыбка. С горькой обидой глядел дед Игнат на заходящуюся компанию.

В этот момент дверь избы распахнулась, ударившись о стену. Из проема вырвался клуб дыма, а затем на пороге возникла маленькая старушка с громадной метлой в сухоньких ручонках. Одним взмахом она выбросила на двор слабо шевелящуюся черную кучу и звонко крикнула:

- Будя лясы точить, дед, иди супостата прибирай, конец ему вышел.

- Неужто справилась, бабка?

- А ты как думал, - задорно ответила та и добавила, - Вы, соседушки, тоже возвертайтесь, поглядите, может и ваши повыздыхали, - и не переводя дыхания обернулась к кланяющемуся Ваньке, - Здравствуй, Ванюша, наконец, деда с бабкой вспомнил. Ты, никак, с друзьями? То-то радости нам, старикам! Чего это у вас попик к лошадке привязанный сидит, ротик у батюшки шарфиком замотанный?

- Не поп он, бабушка, - выдал Ванька заготовленную историю, - монах беглый, от трудов святых убег, мы его по принадлежности вертаем.