Грех совести

Роман закрутился сразу и стал, как хороший цунами, набирать обороты прямо на глазах. Саша смеялся сам над собой в глубине души, потому что стал напоминать себе восьмиклассника. Они были все еще на «вы», хотя Саша звонил Алене каждую удобную минутку. Он говорил по телефону какую-то глупую полудурь и школьную чепуху про погоду, про небо, про мечты, а сам всеми своими мыслями был в этих мечтах. Ему хотелось общения, ему хотелось близости и настоящих страстей. Хотелось окунуться в золото ее пышных волос и зарыться там лицом, подавляя крик счастья в острые минуты близости. Вместо этого по утрам и вечерам скрипучий и крикливый Аллин голос старался вырвать его из мечтаний и опустить на грешную землю мелкими придирками и глупыми вопросами.

Аллино частое отсутствие не волновало Сашу, но очень волновало саму Аллу. Она ждала от него ревностей и скандалов на этой почве, а он отсиживался в студии и старался общаться, как можно меньше и меньше. Это затворничество злило Аллу. Она старалась влезть в его внутренний мир насильно, но контроль уже и в своих мыслях он не допускал. Особенно тяжелыми стали вечера. Она тащила его в кровать на аркане, а он отнекивался вдохновением. Вдохновение и правда стало посещать его постоянно, как будто Муза влетела в окно да и застряла у него в студии на подоконнике надолго, подарив чувство легкого полета. Оно подпитывалось воспоминаниями о золотом облаке волос, о красоте молодого тела, о точеной фигурке идущей по аллейке скверика в лучах заходящего солнца. Алена стояла в его глазах неотступно…

Из-под пера появлялись чудесные стихи, тоже окутанные облаком красоты. Алла чувствовала, что с Сашей что-то происходит, но не понимала, когда и откуда могло прорваться в их быт такое высокое по стилю стиха это его вдохновение. Она, как собака, чутко обнюхивала пространство, но клоуны отводили глаза, а пространство молчало…

А чувство росло и росло в Сашиной груди. Может, дополнительно ко всему его подпитывало духовное одиночество, а может, и соседство человека, который становился все противнее и отталкивающее?

В один прекрасный день Алла с утра куда-то засобиралась. Саша понял по сборам, что она уезжает не на один день, но молчал, ждал слов с ее стороны. Накануне они опять поцапались на почве стихов и теперь не разговаривали. Это молчание, окончательно поселившееся в их доме, особенно нравилось Саше. Он цеплялся за него, как утопающий за соломинку и старался молчать как можно дольше, находя любой предлог. Алла суетилась, собирая сумку, но игнорировала какое-то объяснение для него. Молчанка висела в воздухе до самого ее отхода и только в двери она соизволила выдать:

– Меня не будет два дня. Я уезжаю по делам, – и хлопнула дверью.

Куда она уехала, Саша так и не понял, но понимать и не хотелось. Он тут же рванул к телефону.

Это был чудесный вечер вдвоем. Он обставил его с особенным вкусом и удовольствием и без посторонних, подглядывающих, бусинных глаз. В его любимой спаленке, где интимность обстановки создавали бордовые, плотно задернутые шторы, в укромном уголочке напротив кровати, на маленьком столике между двумя креслами с наброшенными на них меховыми накидками «под зебру», горели свечи. Все пространство комнаты было украшено дарами надвигающейся осени, отчего сама комната больше напоминала непонятное, но приятное слово «будуар». Август цвел в спальне всеми мыслимыми и немыслимыми красками уходящего лета. Пузатые персики, напоминали ему своей нежностью кожу ставшего любимым лица. Их украшал горкой уложенный бордовый виноград, свисая гроздьями с вазы на высокой ножке. Дольки ярко-красного арбуза вперемешку с дольками желтой, медовой дыни, лежали на широком блюде. По бокам их подпирали желтые, с красными боками груши, сочные даже на вид. Букеты с розами, гладиолусами, с огромными георгинами, с белами, пушистыми хризантемами, с ранними астрами стояли везде, где могло уместиться донышко вазы. На столе были изыски, которые отвечали интимности вечера. В высоком бокале стояла очень крупная, алая роза. В ведерке со льдом красовалась бутылочка шампанского. К шампанскому, на западный манер, Саша поставил на стол черную, слабого посола искрящуюся свежестью икру, твердый сыр, хорошую коробку конфет.