Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Был он на все проценты слепой, но глазами смотрел открыто, шалыми и вёрткими, будто притворялся.

– А тебе?

– Мне здесь быть, – ответил твердо. – А тебе с твоим характером в цирке играть, а не в крематории.

Как угадал.

По вечерам он играл в цирке.

Легкую, эстрадную омерзятину.

Без конца и начала, отмеренную порциями, под секундомер, как режут колбасу в магазинах.

Кому двести граммов. Кому триста. Кому пятьдесят с довеском.

Польки – для жонглеров-акробатов. Галопы – для лошадей. Вальсы – для дрессированных собачек. Марши-прологи и марши-финалы.

Они сидели на балконе, в перекрестье цветных фонарей, в малиновых казенных пиджаках, на виду у публики: бравая компания издалека, красавцы-лабухи, один к одному, наяривали в луженые трубы, в саксофоны, барабаны, литавры и скрипки.

По представлению в день.

По субботам – два.

По воскресеньям – три.

Здесь не было долгих пауз, как в крематории. Три часа безо всяких: отдай – не греши. Лишь перерыв посередке, минут на двадцать, чтобы скинуть омерзительный, пропотевший чужим потом, затертый на воротнике пиджак, посидеть тихонько в уголке.

Пованивало ощутимо из конюшен.

Женщины вязали носки со свитерами.

Мужчины, которые помоложе, слонялись по коридорам, на раз кадрили девочек из публики.

Общественник собирал членские взносы, канючил без надежды: "Мне, что ли, надо?.."

Все знали про Непоседова, помнили прежние его соло, подглядывали исподтишка, с острым любопытством, как выходил на арену клоун по кличке Балахонкин, объявлял козлиным блекотанием:

– Виртуозно скрипящий концерт!

Прикладывал к плечу старую, битую, скрепленную планками скрипку-реквизит, елозил по ней смычком, а Непоседов следил с балкона за его движениями, скрипел, визжал, хрюкал всеми струнами сразу.

А публика веселилась.

– Молоток! – хвалил его Балахонкин. – Хорошую школу сразу видно...

В цирке платили меньше, чем в крематории. В цирке следили друг за другом и подсиживали без конца.

Третья скрипка желала стать второй. Вторая – первой. Первая хотела свалить дирижера и занять его место. А дирижер – ловкая бестия со связями – мечтал выезжать за границу с цирковой группой и потому продавал всех.

Но Непоседов терпел шумный этот оркестр, и этот запах, вонючий пиджак, музыку, отмеренную порциями, потому что ему нужны были деньги.

Скопить и сбежать.

– Тебе у нас не притереться, – сказал Балхонкин, здоровый, нескладный и губастый. – Не та школа.

– А тебе?

– Я приживусь. Я здесь свой. А тебе с твоим настроением не в цирке играть, а в крематории.

Тоже угадал.

3

Балахонкин висел по утрам в люльке, на стене дома, на невозможной вышине, в комбинезоне, в каске монтажника, и делал вид, будто крепит на крыше зажигательный лозунг, которым город еще с расстояния встречал иностранный экспресс.

НАША ПОБЕДА НЕИЗБЕЖНА!

Вместе с Балахонкиным качались над бездной и тоже делали вид ученый секретарь академии, вратарь футбольной команды и нищий по кличке Пуговишник, который задавал тон.

Нищенство в городе было запрещено законом, а потому Пуговишник вечно выворачивался и хитрил, что выработало в его характере напор, пронырливость, смекалку и склонность к дружеской взаимопомощи.

Пуговишник первым сообразил, что к чему, и под его руководством они пропили восклицательный знак. Тяжелый. Из дорогого цветного металла.

В утиле дали за него хорошие деньги.

Потом они сволокли в утиль все буквы от слова НАША.

Это тоже оказалось нелегко, чуть грыжу не заработали от тяжести, но они постарались.

Осталось от лозунга – ПОБЕДА НЕИЗБЕЖНА, но этого было достаточно.

Чья победа?

Наша, конечно.

Чья же еще?

Затем они пропили слово ПОБЕДА.

Это было совсем неподъемно, но Пуговишник пригнал грузовик.

Повисло в вышине одно только слово – НЕИЗБЕЖНА, и всё тут.

А что может быть неизбежным, если не победа?

А чья может быть победа, если не наша?

И наконец они пропили букву Н.

Потому и поблескивал в небесах, для пассажиров поезда, гордый призыв – ИЗБЕЖНА.

А монтажники привешивали к нему спереди букву Е.

Это был готовый цирковой номер для Балахонкина, но в цирке его бы не разрешили, а в жизни – пожалуйста...

После отбоя все бежали к автобусам или такси, но Балахонкин пренебрегал.

Вокруг, куда ни глянь, прыгали несостоявшиеся пассажиры с нелепо вздернутыми руками, словно в безуспешной, горячей мольбе к милосердному Господу, к таксомоторному парку, к несговорчивому идолу внутреннего сгорания. Прыгали серьезные, прыгали солидные, прыгали уважаемые люди, волей случая выпавшие из привычного ряда, обдуваемые случайными, непредусмотренными ветрами, согласные на всё, чтобы попасть обратно в общий спасительный поток. Окажись поблизости предприимчивый искуситель, сколько бы душ он уловил в обмен на ничтожные лошадиные силы, сколько отчаявшихся душ, – страшно подумать!..

Балахонкин выбирал транспорт неспеша, по вкусу, и ехал барином со всеми мыслимыми удобствами.

На поливочной машине. На передвижной бетономешалке. На скрепере, бульдозере, бензовозе. На скорой помощи и на комбайне для сбора кукурузы. На мусорной – с запахом и на пожарной – с сиреной.

За наличные любой подвезет.