Грехи дома Борджа

Чутье мне подсказывало, что следует спуститься с гор и попытаться выйти на главную дорогу. Я не могла охотиться или развести костер, поэтому решила рискнуть, присоединиться к кому-нибудь из путешественников и потратить часть денег на пищу и кров. В случае удачи моя болезнь защитит меня, как защитила от убийц Беппо. И, словно одобряя мой план, показалось солнце. Вначале оно светило слабым розовым светом, проложив пыльные тени поперек тропы, а затем прибавило сил и согрело мне спину, отчего мне захотелось петь, и я попыталась вспомнить, какие слова распевал Беппо, пока подбрасывал ребенка на руках, чтобы он рассмеялся.

– Мы принесли Беппо в жертву солнцу, и оно теперь счастливо! – выкрикнула я, внезапно осознав, что больше не одна. Ничего. Смотрите на меня, слушайте меня. Сумасшедшая с сифилисом. К такой никто не приблизится.

– Не знаю, кто был этот Беппо, но большое ему спасибо за то, что он так повлиял на солнце. – Голос одновременно грубый и звонкий. Мальчишка пытался говорить, как мужчина. Акцент я не узнала, какой-то гортанный. – Ты одна?

– Если не считать моего ребенка.

– А Беппо был… твоим мужем? – осторожно поинтересовался он. Наверное, опасался женщины, которая могла принести в жертву солнцу собственного мужа. Я покачала головой. На его безбородом лице расплылась улыбка. – Странные времена, – произнес он.

– Да, странные.

Мы проходили мимо заброшенной деревушки и невольно притихли. Тощая собака посмотрела на нас с надеждой, и мы потупились.

– И как это собакам удается так делать? – проговорил юноша.

При нем был чересчур длинный меч и огромные латы из кожаных пластин внахлест, которые делали его похожим на исхудалую черепаху. Неужели дезертир? Но какую битву он покинул? Что вообще происходит в мире? Я ускорила шаг. Юноша задержался, чтобы заглянуть в деревенскую пекарню, но печь была холодной и пустой, как мой живот.

– Пошли, – сказала я, – здесь нечем поживиться. Лучше постараемся найти таверну до темноты.

– У тебя есть деньги? Или что-нибудь на продажу?

Странное поведение для солдата. Но не успела я об этом подумать, как его взгляд скользнул за мою спину, и я услышала ритмичное поскрипывание с грохотом. Колеса телеги, которые давно не смазывали. Рука моего спутника потянулась к эфесу меча, но он тут же заулыбался во весь рот, громко хохотнул и побежал навстречу повозке.

– Феличе? – Мужчина, толкавший повозку, скорее напоминавшую ручную тележку, не привык, видимо, верить удаче.

– Ну конечно, это Феличе, – подтвердил старик в тележке. Его голова опиралась на гору сложенных мешков, а худые ноги свешивались, как сломанные ветки, с края повозки, – хотя она и отрезала себе волосы и нацепила штаны.

Я подумала о Ферранте и Витторио. Не знаю, далеко ли мы находились от Имолы, но даже если и близко, меня это не касалось. Я огляделась и даже собственной тени не обнаружила, так, какое-то эхо той чистой наивной девушки, что затерялась в замке и пока искала дорогу в кухню, стала свидетелем пикантной сцены. Двое мужчин и юноша, оказавшийся девушкой, приветствовали друг друга, а я держалась в сторонке, пытаясь отогнать от себя другое воспоминание, более раннее. В нем мужчины и мальчики бежали наперегонки, толкались, скользили и падали, затаптывая в грязь очки, и тут же вспомнила длинные красивые ноги, облаченные в шелковые рейтузы. Фьямметта, женщина, смахивавшая на юношу, возлюбленная Чезаре, подходящая пара для неприкаянного.

Все это что-то означало. Подобные воспоминания возвращаются не просто так. Но что они предвещали? Джироламо стал плакать и тыкаться в грудь. Феличе и мужчина посмотрели на меня. Очертания фигуры свидетельствовали о том, что передо мной женщина – странно, что я до сих пор не заметила, как латы на груди слегка оттопыриваются.

– Можно и тут заночевать, – произнес мужчина помоложе. – Какой-никакой, а все-таки кров. Феличе, помоги мне с дедушкой, а потом заберешь повозку, чтобы набрать хворост.

– А мне что делать? – спросила я, стараясь изгнать воспоминания и преодолеть отчуждение.

Пока Феличе с мужчиной, которого я приняла за ее отца, выгружали из тележки старика-калеку и сажали к осыпающейся каменной стене, мне показалось, что я уже не принадлежу даже самой себе.

– Покорми ребенка, а то мы скоро даже собственных мыслей не поймем, – ответил он с теплотой.

Одно то, что он смотрел на меня и видел лишь молодую женщину с голодным младенцем, наполнило меня благодарностью, граничащей с отчаянием. Ноги подкосились, и я повалилась рядом с калекой-дедушкой, чувствуя, как гремят мои кости.