Грехи дома Борджа

Папа Пий на самом деле быстро передумал, хотя для нас, наблюдавших, как Чезаре мается в Непи, ожидание казалось бесконечным. Он был нашим солнцем и луной, и его дурное расположение духа сказывалось на нас, как перемена погоды. По-прежнему стояла золотая, красивая осень, но мои кости ныли от тревоги, словно в зимнюю стужу. Я теряла терпение с Джироламо, сопротивлявшегося любым моим попыткам отнять его от груди, к тому же у него резались зубки. Однажды его плач довел меня до такой крайности, что я прикрикнула на него, но позднее, полная раскаяния, сдалась и приложила к груди. Мона Ванноцца считала, что мне следует передать его кормилице Камиллы. По ее словам, я впала в зависимость от своего ребенка, как некоторые люди становятся зависимы от опия. Не стану повторять то, что я высказала ей в ответ, поскольку до сих пор стыжусь своих слов.

Однажды, прогулявшись среди холмов позади замка, где я пыталась успокоить нервы и отвлечься от боли в груди, я встретила дона Джоффре в воротах со связкой писем. Он всегда первый выходил к гонцам, почти ежедневно прибывавшим из Рима, Феррары или французского двора, и всякий раз надеялся получить письмо от беспутной принцессы Санчи, но его неизменно ждало разочарование. Сегодня, однако, его узкая физиономия сияла улыбкой, открывшей три редких зуба и дырку, где когда-то находился четвертый, потерянный в драке.

– Наконец-то он решился! – крикнул Джоффре, размахивая пергаментом с папской печатью. – Чезаре убедил старого козла позволить нам вернуться домой.

– Я бы хотел, чтобы ты не читал моих писем, братик. – Чезаре, раздетый по пояс, тащил за собой по пыли старый тупой палаш. Он говорил спокойно, но сверлил дона Джоффре неподвижным, как у змеи, взглядом.

– Я… я решил, что ты, вероятно, отдыхаешь. Не желал тебя беспокоить по пустякам.

– А я упражнялся с Микелотто. Нужно вернуть себе силы, если я снова буду гонфалоньером. – Его грудь все еще сохраняла следы ледяной бани, участки мертвенно-белой сморщенной кожи, где не росли волосы, словно тот кубок, который я когда-то ощупывала пальцами, сначала разбили, а потом плохо склеили. – Дай мне письмо.

Джоффре повиновался. Чезаре встряхнул скрученный пергамент, быстро прочитал, и его губы растянулись в тонкой улыбке.

– Он написал старику Пикколомини, что умирает, – пояснил мне Джоффре. – И молил, чтобы ему позволили вернуться домой и спокойно умереть. Старый дуралей ему поверил и даже заявил феррарским послам, что, вопреки своим прошлым убеждениям, ощущает теперь к герцогу глубокую жалость. – Джоффре отвратительно захихикал.

– Придержи язык, а то мелешь чушь, как девчонка!

– Его Святейшество будет очень удивлен, когда увидит вас, господин, – произнесла я. – Приятно удивлен, я уверена.

– Да, но умереть можно по-разному, Виоланта.

Глава 5 Рим, октябрь 1503

Недавно я вспомнил то место среди ягодных кустарников, где когда-то мы прятались и я раздавил божью коровку, пребывая в уверенности, что мне никогда не понадобится ее крошечная удача.