Грехи дома Борджа

Он гулял в саду. Я его не видела, когда посмотрела в сад сквозь щелку двери из зала на первом этаже, но знала, что он там, из-за большого количества охраны, несшей караул среди статуй и подстриженных деревьев. За Чезаре хорошо присматривали, будто он нуждался в этих людях, превратившихся в его тень, чтобы доказать самому себе, что он жив. Я осторожно приоткрыла дверь, велев себе не глупить. Если гвардейцы Чезаре стояли спокойно, значит, леопардов посадили на цепь. Едва я шагнула под крытую арку, как один человек резко обернулся, схватившись за эфес меча. Его рука, насколько я успела заметить, была перевязана и сквозь бинты проступила кровь.

– Это я, Виоланта, – громко произнесла я, хотя в горле пересохло от страха встречи с леопардами.

– Он в розарии, – сказал охранник и хотел что-то добавить, но передумал и отвернулся, уставившись на огород, обсаженный персиковыми деревьями. Плоды с них никто не собирал, они валялись на земле и гнили, облепленные осами. Осторожно шагая, чтобы не наступить на леопардовый помет со зловонным и прилипчивым запахом, я прошла в розарий.

Чезаре сидел на земле, прислонившись к плинтусу мраморного бюста Цицерона. Припозднившийся комар устроился на благородном лбу оратора, слепые глаза которого смотрели в никуда над головой Чезаре, а губы были сжаты в стойком неодобрении. Точно так он, наверное, взирал на Цезаря в свое время. Приблизившись, я увидела в руке Чезаре длинный испанский нож с тонким лезвием. Оно было темным от крови. Кровь запеклась и на его запястьях, и на манжетах из фламандского кружева. Я шумно выдохнула, словно от удара в грудь. Мне показалось, он мертв: вернулся его демон, взял нож и пырнул в живот.

Я не могла пошевелиться. Что делать? Позвать охрану? А если они решат, будто я его убила? Или это сделал один из них? Не все они побывали вместе с нами в Непи. Тех, кто остался здесь, могли легко перекупить враги Чезаре, когда он лежал на смертном одре. Следы. Я должна поискать следы на земле, усыпанной лепестками отцветших роз.

Я стояла, оцепенев от нерешительности, но тут Чезаре повернул голову и посмотрел на меня.

– Виоланта, – вяло произнес он, без всякого интереса, точно я была неизбежностью.

Я вздрогнула от облегчения. Не помню, как оказалась на коленях рядом с ним и принялась трясти его за рукав дрожащими неловкими пальцами.

– Мне показалось, ты умер. Я пришла поговорить с тобой о кальчио, а тут… Откуда столько крови? Ты ранен? Что случилось? – Вопросы сыпались один за другим, такие же бессмысленные, как крик осла.

– Тиресий. – Чезаре указал подбородком куда-то перед собой. У его ног лежала бесформенная масса белого меха и окровавленной плоти, почва вокруг была алой от крови.

– Тиресий?

– Он забрел сюда, старый бедолага, и попался в лапы леопардов. Когда я его нашел, помочь ему уже было нельзя. Мне пришлось… – Чезаре полоснул ножом воздух у самого горла, чуть не коснувшись бороды.

Я взглянула на мертвого пса, увидела разрез, чистый и ровный, среди ошметков мяса и меха, оставленных когтями леопардов.

– Ты не позволил ему страдать. И он был очень стар.

– Родился в тот же месяц, когда отца сделали понтификом. – Чезаре говорил глухо, словно сдерживал рыдания. Глаза у него были красные, впрочем, у всех обитателей дворца были такие же красные глаза от сырой извести. – Мне следовало сразу утопить его, но я подумал, что из слепого щенка может вырасти славный охотник за трюфелями. У слепых обостренное обоняние, поэтому я его оставил. И он оправдал мои ожидания.

– Ты подарил ему хорошую жизнь. Старики уходят. Мы продолжаем жить. Таков порядок.

– Да. – Чезаре вздохнул, и этот вздох, видимо, привел его в чувство. Он вытер лезвие ножа о рукав и наклонился вперед, чтобы сунуть его в ножны, прикрепленные сзади к поясу, затем осмотрел с легким раздражением свои окровавленные руки и грязные манжеты. – Я собирался пойти к вечерне с матерью. Пожалуй, следует переодеться. Попрошу Бернардино спроектировать ему надгробие, – добавил Чезаре, поднимаясь с земли. Он и меня потянул за собой, оставив на моем рукаве крошечные пятна собачьей крови. – Бернардино уже рисовал Тиресия, изобразил его на большой фреске над входом в Сала-деи-Санти, там, где я представлен императором, а Лукреция – святой Екатериной. Тиресий с обожанием, на какое способен только слепой пес, смотрит на Хуана, а тот сидит на коне. – Он рассмеялся. Я ответила осторожной улыбкой, поскольку до сих пор не знала об истинных чувствах Чезаре к своему убитому брату.

Он пристрастился регулярно посещать мессу, чаще всего в компании с матерью, в ее семейной часовне при Санта-Мария-дель-Пополо, где был похоронен Хуан. В объявлениях на Пасквино выдвигалась версия, мол, близость к смерти обострила его совесть. Люди Чезаре срывали записки со статуи и сжигали перед толпой, собиравшейся на площади каждый день, чтобы обсудить последние сплетни. Не знаю, делалось ли это по приказу Чезаре, или он сам не подозревал о происходящем.

Однажды утром, когда я сидела в саду с Джироламо и любовалась, как он пытается самостоятельно перевернуться на животик, до меня донесся из дома разговор на повышенных тонах:

– Но если я сейчас оставлю грунтовку, она высохнет, и тогда придется переделывать всю стену заново, прежде чем я смогу начать.

Я узнала мантуанский акцент маленького живописца, Бернардино, призванного в Рим монной Ванноццей для отделки стен в часовне Чезаре.

– Сначала – Божье дело.

– Живопись и есть Божье дело. Как иначе ваша паства поймет, о чем вы лопочете по-латыни, если у них не будет картин перед глазами?

– Ваши фрески, сир Бернардино, прекрасны, но вы должны признать, что желание герцога исповедаться едва ли не чудо.

– Я бы поостерегся с подобными заявлениями.

– А вам нужно поостеречься с тем, что вы слышите, поскольку вас не защищают стены исповедальни и в Риме найдется немало людей, готовых пойти на все, лишь бы узнать, о чем говорит на исповеди герцог. Стена с испорченной грунтовкой будет иметь для вас меньше последствий, чем, например, раздробленные пальцы.

В эту секунду, издав победное бульканье, Джироламо наконец перевернулся на живот и заулыбался, прижавшись щекой к расстеленному одеялу, а когда я вновь прислушалась к спору, те двое успели уйти. Но их слова я запомнила, как и многозначительные паузы между ними, и я не могла не удивиться, как Чезаре решился нарушить молчание, о чем же он будет говорить на исповеди.

И точно, следующие дни Чезаре вел себя как человек, сбросивший тяжеленное ярмо, хотя в глубине души я верила, что он взбодрился из-за того, что вновь несет какую-то ответственность, а вовсе не из-за ее отсутствия. После коронации новый Папа Римский, как и обещал, вернул Чезаре белое копье гонфалоньера и звание генерал-капитана армии. Хотя Орсини со своими сторонниками по-прежнему шныряли на границе Борго, как волки кружили вокруг костра, Чезаре объявил, что устроит праздник и поблагодарит тех, кто поддержал его в трудные времена. Строители и декораторы теперь работали круглые сутки, молотки стучали, как огромные сердца, новые мраморные полы мерцали при свете факелов, и повсюду в воздухе нависла пыль, приглушавшая сияние звезд и луны.

Говяжьи и свиные туши, косяки разнообразнейших рыб, горы битой дичи – все исчезало в кухнях. Из марципана изготовили даже папскую тиару с засахаренными фруктами в виде драгоценных камней. В обеденном зале, несмотря на присутствие плотников, работавших на лесах, воздвигли огромную пирамиду из золоченых утиных яиц. Этот десерт был покрыт стружкой не менее густо, чем золотом, хотя потом оказалось, что его съела кухонная челядь, а этот народ жаловаться не привык.

Шеф-повара, предложившего ароматизировать масло трюфелями и потушить на нем зайчатину, сразу уволили, поскольку Чезаре давно объявил, что больше не притронется к трюфелям после смерти Тиресия. Наняли нового шефа, а тот принес с собой небольшую деревянную шкатулку для специй, которую никогда не выпускал из виду. Мальчишка, поставленный вращать вертел, сразу приглянулся новому повару и утверждал, что тот, прежде чем лечь спать, привязывал шкатулку к груди кожаным шнурком, «совсем как иудей со своими шкатулками заклинаний на голове и руках». Поползли слухи, будто в шкатулке хранятся какао-бобы, высоко ценимые дикарями Нового Света, которые использовали их в религиозных церемониях. Это породило другой, более мрачный слух, что Чезаре намерен скрыть в бобах яд, а так как никто не знает, каковы они на вкус, то никто не сможет сказать, что они отравлены.

Однако сам Чезаре прежде никогда не выглядел таким добродушным. Он руководил домом со вкусом и хорошим настроением, дипломатично улаживая споры между капризными поварами и вздорными живописцами. Прослушивал музыкантов и набирал новых рекрутов в папскую армию, часами совещался с доном Джоффре за кувшином крепкого вина своего любимого сорта из Авиньона, придумывая зрелищные представления, чтобы поразить гостей.

Однажды нас всех собрали на такое развлечение в обеденном зале, забитом до отказа строительными лесами, верстаками и горшками с краской. Чезаре с братом забрались на платформу, подвешенную на потолочных блоках, и после нескольких поворотов лебедки поднялись немного над зрителями, чтобы все их хорошо видели. С собой они взяли мелкое блюдо, установленное над жаровней, и несколько кроличьих тушек, выпотрошенных и нафаршированных. Джироламо, заразившись всеобщим возбуждением, пищал и извивался у меня на руках, как поросенок. Я давно оставила попытки крепко пеленать его, потому что он начинал кричать и не замолкал до тех пор, пока его не развязывали. Монна Ванноцца могла бы вернуться к себе домой теперь, когда Чезаре подтвердил свое звание гонфалоньера, однако предпочла остаться в Сан-Клементе. Она бросила в нашу сторону хмурый взгляд, но ее сразу отвлекли проделки сына.

Джоффре положил одного кролика на блюдо. Зрители притихли. Тушка зашипела, запахло жареным мясом, и этот аромат смешался с запахом краски, опилок и немытых тел. Зрители зашумели, как волны прилива. Джоффре повернулся к Чезаре, у которого был озадаченный вид и он проводил рукой по густой темной шапке отросших волос – видимо, от расстройства. Он пробормотал несколько слов Джоффре, тот взял щипцы и собрался вынуть кролика из блюда, но удивленные возгласы из первых рядов заставили остальных встрепенуться и вытянуть шеи, чтобы лучше все рассмотреть. Зажав ребенка одной рукой под мышкой, другой я уцепилась за шест, привстала на крестовину и устремила взгляд поверх голов.

Кролик подскакивал на блюде, как пойманная рыба, его живот конвульсивно дергался, заставляя приподниматься и опускаться лапы, что создавало сумасшедшее впечатление бега. Джоффре дико захохотал и даже подпрыгнул от восторга. Платформа слегка качнулась, и в толпу полетели горящие угли. Чезаре, держась за веревку, чтобы не упасть, улыбался как мальчишка, увлеченно отрывающий крылышки у мухи.

Раздался громкий хлопок. Заверещала какая-то женщина, Джироламо расплакался. Оба брата отскочили назад, свободная рука Чезаре легла на эфес меча. Джоффре потерял равновесие и свалился в объятия пышногрудой дамы, отвечавшей за прачечную. Вид у него был счастливый, и подниматься он, похоже, не собирался, а наблюдал за Чезаре, который пришел в себя и уставился на опустевшее блюдо.

– Что произошло? – крикнул Джоффре.

– Будь я проклят, если знаю.

– Зато я знаю, – раздался голос с пола. – Кролик взорвался. Я весь в полусырых кусках мяса и еще в чем-то… Серебряные капли, что ли?

– Ртуть, – пояснил Чезаре. – В кролика зашивают ртуть, а когда начинаешь его готовить, он подскакивает, словно живой. Я хотел посмотреть, как получится, прежде чем представить это зрелище гостям.

– Все ясно, – произнесла монна Ванноцца, поворачиваясь, чтобы уйти.

Толпа перед ней расступилась. Я смотрела на заплаканное личико своего ребенка и думала, сколько еще должно пройти времени, прежде чем он начнет придумывать фокусы, а я буду сердиться на него за это, опасаясь за его хрупкую жизнь.

– С ним все в порядке? Прости, если он испугался. – Голос Чезаре, совсем близко. Я посмотрела на него со своей верхотуры и убедилась, что он полон раскаяния, хотя по-прежнему весел. Чезаре подал мне руку и поддержал, когда я спрыгнула вниз. – Я понятия не имел, что происходит с ртутью при сильном нагреве. Я имел дело с ней только в теплом состоянии, в ваннах, прописанных мне Тореллой. – Он прокашлялся. – А что пилюли? Помогают?

– Я совершенно здорова, благодарю.

– Хорошо. Да, я помню, как Сандро Фарнезе, брат Джулии, рассказывал, что видел этот трюк с цыплятами, и с тех пор мне хотелось его исполнить.

Чезаре расплылся в мальчишеской улыбке и не выпустил мою руку, так что мне ничего не оставалось, как пойти с ним, когда он покинул обеденный зал. Челядь так и приклеилась взглядами к моей спине. Я чувствовала, как их домыслы теснят меня со всех сторон, и с трудом поборола желание обернуться и прокричать: «Это ничего не значит, я ничем от вас не отличаюсь, оставьте меня в покое, перестаньте дарить мне надежду».

Но я промолчала. Мне нравилось ощущать тепло руки Чезаре, крепкое пожатие, шелест моего рукава, касавшегося его предплечья, и то, как я подстраивалась под его шаги, пока мы шли рядом. У подножия лестницы, ведущей в его личные покои, Чезаре остановился и сказал:

– У меня сейчас дела, но я вот что подумал. После вечеринки не хочешь поужинать со мной? Вдвоем. – Он кивком указал на верхний этаж.

У меня даже горло сдавило от волнения. Не в силах говорить, я попыталась улыбнуться, подозревая, что и это мне не удастся. Чезаре вопросительно смотрел на меня, вздернув брови.

– Это значит «да»?

– Да, – пискнула я и умчалась прочь.