Грехи дома Борджа

Среди гостей Чезаре не было женщин, из уважения к приглашенным кардиналам, как он объяснил, гордо выставляя напоказ свою вновь обретенную набожность. В действительности он имел в виду другое – ему предстояла тяжелая работа. Пий стар и слаб, а делла Ровере все еще бродит вокруг дома, как голодный волк.

Однако я готовилась к вечеру с неистовым энтузиазмом, словно мне предстояла роль почетной гостьи. Следовало позаботиться о подходящем наряде. Юбка с лифом, позаимствованные из гардероба донны Лукреции в Непи, имели поношенный вид: подол юбки запылился и разлохматился, на лифе засохли пятна от молока. Но у меня не было ни времени, ни денег приобрести что-то новое. Воспоминания о платьях и украшениях, которые я оставила в Ферраре, не давали мне покоя, заставляя мучиться бессильной досадой. Но вскоре я встряхнулась, взяла себя в руки и начала действовать – выпрашивала и одалживала все, что можно, у других женщин в доме. Сделала вид, будто мне нужна просто смена одежды на время, пока я вычищу и починю те вещи, что привезла из Непи. Однако никто не обманулся: все видели, как Чезаре держал меня за руку и мы разговаривали с ним у подножия лестницы в его покои.

Некоторые обижались и отказывались помогать, другие заражались моим возбуждением, и мы вместе усаживались поработать иголкой с ниткой, перетряхивали скудные ресурсы, чтобы обменять их на рынке. А если не получится, то и украсть у тех, кто занят лишь жалостью к себе. После смерти Тиресия Чезаре приказал посадить леопардов обратно в клетки, поэтому в погожие дни мы частенько сидели в саду, а Камилла, Джироламо и Джованни иногда играли на ковре в центре нашего круга, пока мы занимались шитьем и сплетнями. Нас связывала тонкая, иллюзорная надежда. По лихорадочному блеску глаз и полету фантазии легко было догадаться, о чем думают люди. Пусть сейчас выбор пал на меня, но что произойдет позднее? Султан выразил намерение посетить гарем, и вот они и начали толкаться, выбирая лучшее место, как голуби на переполненном насесте.

Мне было безразлично. Я могла позволить себе быть великодушной. Однажды вечером Фатима предложила предсказать мое будущее по картам Таро. Все загалдели, чтобы она погадала им тоже, поэтому Фатима выбрала простой расклад на три карты Большого Аркана. Первой картой выпала Верховная Жрица с Торой на коленях, второй картой оказались Влюбленные, и, наконец, она перевернула карту Император. Не нужно быть знатоком, чтобы понять, что это означало. Поэтому я едва прислушивалась к ее интерпретации, отказываясь смотреть ей в глаза, пока она рассуждала о выборе и двойственности, о тонкой грани между мудростью и сумасшествием и о том, что сила иногда неуправляема.

В день приема я стащила с кухни лимон, выжала его сок в таз с водой и вымыла волосы кусочком розового мыла, который сберегла в память об Анджеле. Все еще мокрые волосы заплела в косы, чтобы придать им легкую волнистость, и уселась перед жаровней в маленькой комнате, предоставленной нам с Джироламо. Пока волосы сохли, я протирала лимонными корками кожу, чтобы она побелела. После отъезда из Меделаны лицо и руки сильно загорели во время пути.

Вечером, перед приемом, пока гости Чезаре прибывали среди шума и хаоса, в котором смешались крики конюхов, звон сбруи, стук паланкинов, опускаемых на каменные плиты, я разделась и тщательно вымылась остатками мыла. Его мускатный аромат вызвал во мне тоску по Анджеле. Какая это была бы радость, окажись она здесь, – подруга наставляла бы меня в искусстве любви, перебирала бы длинными сильными пальцами, слегка мозолистыми от игры на гитаре, мои украшения в шкатулке, кружилась бы по комнате, примеряя разные юбки и лифы, прикладывая к себе сорочки и кружевные косынки. Я взглянула вниз, на неопрятный треугольник темных волос и пушок на икрах. Подмышки выглядели не лучше. Мне нужен был горячий воск и ножницы, но не было ни того, ни другого. Кроме того, если бы я применила воск сейчас, то выглядела бы как свежеощипанный цыпленок.

– Скорее всего Чезаре заставит меня проглотить ртуть, а потом поджарит на огне, – сообщила я своему ничего не понимающему сыночку, который не оставлял попыток отжаться от пола на руках.

Мне удалось кое-как привести себя в порядок с помощью щетки и столового ножа. Я утешалась мыслью, что наступит темнота к тому времени, как он… к тому времени, как мы… Тем более Чезаре будет слегка навеселе. Я медленно оделась, чтобы убить время, поправила все крошечные бантики на чистом белье, разгладили шелковые рейтузы, слегка вытянутые на коленях. Затягивая корсет, уделила особое внимание тому, как он подпирал мою грудь. Хотя Джироламо в основном питался из бутылочки, но иногда по ночам я кормила его грудью, чтобы она оставалась округлой, твердой и выпуклой, помнящей ласки любовника, процитировавшего странные слова из личной переписки дона Христофора Колумба.

В конце концов я шагнула в бледно-желтую атласную юбку с золотыми кружевными вставками, затянула лиф из светло-зеленой парчи со шнуровкой спереди, так что посторонняя помощь не понадобилась, обулась в персиковые шелковые туфельки, чуть тесные в пальцах, и уселась ждать. Чего? Что теперь должно произойти? Чезаре пришлет за мной одного из своих рабов? Да знает ли он вообще, где моя комната в этом дворце-муравейнике, меняющем свои очертания чуть ли не каждый день? Как долго продлится прием? Я попыталась подсчитать, сколько времени уйдет на каждое блюдо и на развлечения между ними, как долго Чезаре будет говорить с каждым из приглашенных, благодаря своих друзей и льстя врагам. Наверняка это займет почти весь вечер, а потом он чересчур устанет, чтобы развлекать меня за ужином. Или просто забудет о приглашении.

Хорошо бы отвлечься, заняться рукоделием или почитать книгу. Джироламо я отдала на вечер на попечение кормилицы Камиллы, поэтому даже с ним не могла повозиться, а лишь сидела и смотрела, как тускнеет квадратик света в моем окошке. Правда, вскоре он вспыхнул оранжевым, когда во дворе загорелись факелы. Я поднялась зажечь свечу и остановилась возле умывальника, желая взглянуть на свое отражение в воде, поскольку зеркала у меня не было. На поверхности воды плавала мыльная пена, поэтому я рассматривала себя, как сквозь туман, но все равно даже при мерцании свечи и факела из окна увидела, как обострились за последние месяцы черты моего лица, как я постарела и стала похожа на собственную мать.

Я попятилась, будто из воды появился кулак и ударил меня. Что сказала бы мама, увидев меня сейчас в платье с большим декольте и дешевыми украшениями, как на уличной девке. Правильно Эли отказал мне от дома и не представил жене. Правда, если бы родные не стремились получить выгоду от моей красоты, я была бы сейчас хорошей еврейской женой, соблюдала кашрут [41] , обучала детей Торе, зажигала свечи на шабат. И я не была шлюхой. Я знала лишь одного мужчину, а на других даже не глядела. Я подарила своему возлюбленному единственного сына. В сущности, я являлась женой Чезаре, несмотря на его французскую принцессу.

В общем, ничто не могло остановить меня, когда я решила сама прийти в его покои. Нечего мне ждать приглашения Чезаре, ведь я не рабыня, к услугам которой он прибегает, когда ему нужна разрядка. Просто пройду в его комнаты и подожду там, а если Чезаре задержится, то сама пошлю к нему раба напомнить об обязательствах.

– Что ж, можно не спрашивать, куда ты направляешься в своем лучшем наряде, с завитыми волосами. – Монна Ванноцца стояла у подножия лестницы в его покои между двумя швейцарцами, словно маленькая ворона, которую обхаживала пара попугаев. Пока она рассматривала меня с головы до ног в презрительном молчании, я слышала приглушенный гул голосов в обеденном зале, вдыхала тонкий аромат ванили и пчелиного воска – это сочетание до сих пор заставляет меня думать о каштанах. – Смею предположить, что он заставит тебя ждать, – продолжила матрона. – Речь идет о чем-то более важном, чем твое нежное сердечко.

– Разумеется, я понимаю, госпожа. Я не глупа.

– Однако тебе удается хорошо это скрывать. Пройдись немного со мной, Виоланта.

Она взяла меня за руку и отвела подальше от гвардейцев, в нишу, где стояла классическая статуя безрукой Венеры.

– Я уже говорила о той опасности, которую ты, по моему мнению, представляешь для моего сына, – произнесла монна Ванноцца, – но, несмотря на мои предостережения, ты предпочла потакать своему эгоизму. Вероятно, ты все-таки прислушаешься к моим словам, если я скажу, что ты рискуешь собой и своим сыном, оставаясь здесь. – Она замолчала и поскребла пыль в складках венериной драпировки слегка пожелтевшим ногтем. – Мой сын – страстный мужчина, Виоланта.

Мне хотелось сказать, что я знаю, но потом поняла, что видела Чезаре разгневанным и властным, настроенным на флирт и обольщение, а еще беспомощным от смеха, но ни разу страстным. По своей сути, как мне теперь казалось, он был холодным, отстраненным, расчетливым, своего рода ледником, где все страсти замерзают. Если так, то мне хотелось бы самой это выяснить, а не стоять под мраморной Венерой и выслушивать его мамашу.

– Мне пора, – заметила я.

– Подожди. Эта… его страсть – другого слова не подберешь – весьма особенная, она очень глубока и спрятана там, где ты ее, возможно, не видишь. Зато вижу я, как она тебя затягивает. Ты словно утлая лодчонка, угодившая в водоворот тонущего корабля. Прислушайся ко мне. Возвращайся к себе в комнату, прошу.

Если бы она высказалась о страсти Чезаре прямо, как обычно высказывалась обо всем, я бы послушалась. А может, и нет. Эта просьба без всяких оснований лишь пробудила во мне дух противоречия.

– Неужели вы думали, что он изменится благодаря тому, что вы таскаете его каждое утро на мессы? – усмехнулась я. – Или вы полагали, будто он попросит папу Пия вернуть ему красную шапочку, а не белое копье?

К моему изумлению, она расхохоталась.

– Я не глупа, девочка, и понимаю Чезаре гораздо лучше, чем ты. Он ходит в церковь не для того, чтобы его заметил там Бог, а для того, чтобы его увидели люди, близкие к нашему новому святому отцу. Пий благочестив, он окружает себя преданными служителями Богу. Кажется, Чезаре даже принял святое причастие с ним незадолго до коронации. Бьюсь об заклад, в тот день в аду царило веселье. Полагаю, то, что мой сын не подавился облаткой, лишь свидетельствует о благоволении Всевышнего.

В большей степени, подумала я, о неверии Чезаре, поскольку стоит только задуматься над словами священника, что хлеб и вино чудесным образом превращаются в человеческую плоть и кровь, как тут не подавиться? Но я не была настроена на теологию.

– Сами знаете, как Чезаре любит поесть. И я не должна заставлять его ждать ужина. Прошу меня простить, госпожа. – Я потеснила ее и выбралась из ниши. Опешив от моей грубости, она позволила мне пройти.