Грехи дома Борджа

Кончик языка ощутил что-то сухое и горькое, пробудив меня ото сна. Я открыла глаза и увидела в темноте лицо, освещенное свечами, лицо Чезаре, причем так близко, что оно превратилось в игру света и теней. Но мое тело узнало его и потянулось к нему.

– Порошок какао-бобов, – прошептал он, – мирное подношение.

Я облизала губу, нащупав языком кончик пальца, который открыл мне рот, отдававший чем-то солоноватым и непонятным, наверное, зернами какао.

– Который час? – пробормотала я.

– Не знаю. В любом случае еще ночь. Я не мог прийти раньше. Флорентийский посланник прибыл очень поздно, привез какую-то историю про неудачное амурное приключение, а мне предстоит долго налаживать отношения с Флоренцией. Кроме того, – добавил он, выпрямляясь, потягиваясь и позевывая, – мне нравится мессир Никколо. У него острый ум.

Я приосанилась, пригладила волосы, поправила юбку, вытерла с губ остатки какао.

– Ну, как тебе?

– Странный какой-то вкус. Горький. Похож на… древесную кору. Что ты будешь с ними делать?

– Немного бобов положили в винный соус для зайчатины, но я их там не почувствовал. Поэтому приказал смолоть бобы отдельно. – Чезаре похлопал по крышке небольшой шкатулки для специй, стоявшей на столе рядом с солью.

– А знаешь, что говорят люди? Что ты привез их сюда, чтобы смешать с ядом. Какао-бобы будут преданы забвению прежде, чем о них узнают. – Мы рассмеялись, и Чезаре присел рядом, вытянув перед собой длинные ноги.

– Проголодалась? – Я покачала головой. Он налил два кубка вина. – Тогда выпей. Ты спала с открытым ртом. Наверняка у тебя пересохло в горле. – Я почувствовала, что начинаю краснеть, а он погладил мою горящую щеку пальцем, проведя линию, похожую на дуэльный шрам от виска к уголку рта. – Не беспокойся, ты выглядела потрясающе. Даже будить тебя не хотелось. Немного музыки?

Губы Чезаре оказались в такой близости от моих, что я уловила его дыхание, отдававшее вином, кардамоном и жасмином. Я ничего не видела, кроме его глаз, огромных, черных, с крошечным серебряным пятнышком в глубине. В комнате вместе с нами находился музыкант, потому что немедленно заиграла лютня, выплеснув фонтан нот в горячий источник желаний, в котором я растворилась.

Мы поцеловались, сначала неловко, затем жадно. Что-то упало со стола и с грохотом разбилось. За дверью послышались крики, возня и глухой стук, словно о створки ударилось тело. Лютнист перестал играть. Чезаре мгновенно вскочил, вытянув кинжал.

– Поможешь мне, – приказал он музыканту, держа руку на щеколде, тогда тот отложил в сторону лютню, обнажил короткий меч и занял позицию рядом с хозяином.

Чезаре рывком открыл дверь и прыгнул вперед в ту секунду, когда дон Джоффре ввалился в комнату. Мне вдруг стало весело, и я расхохоталась как безумная, не в силах сдержаться, хотя братья не видели ничего смешного. Чезаре готов был убить кого угодно. Он пинком перевернул Джоффре на спину и прижал его к полу, поставив ногу на ключицу, в то время как лютнист нацелил острие меча прямо в горло Джоффре, а несколько вооруженных пиками людей заблокировали подходы с лестницы.

– В чем дело, братишка? – Последнее слово Чезаре произнес так, словно это было самым большим оскорблением, которое он мог выдумать. Но Джоффре добил тот факт, что Чезаре обратился к нему по-итальянски, а не на валенсианском диалекте, на котором объяснялась семья.

– Позволь мне подняться, Чезаре. Я не представляю угрозы. Я принес новость о понтифике.

– Что такое? – Чезаре убрал ногу с груди Джоффре, а лютнист отвел в сторону меч, хотя оставался начеку, давая ясно понять дону Джоффре, что с его стороны было бы неразумным делать резкие движения. Тот осторожно поднялся, потирая ушибленные кости.

– У него жар и сильная рвота. Говорят, он умирает, Чезаре.

Чезаре всадил кинжал обратно в ножны.

– Проклятие! – крикнул он и, схватив один из стульев, швырнул за дверь. Стражники кинулись в разные стороны, когда стул подпрыгнул и полетел по ступеням, посыпая их щепками.

– Успокойся, – попросил Джоффре.

– Что? – Чезаре вцепился ему в бороду и дернул вверх, вынудив брата резко поднять голову. Со стороны казалось, будто у того сломана шея. – Успокоиться? Надо мной смеются, меня унижают на каждом углу, а ты твердишь, чтобы я успокоился. Чем же я заслужил подобное невезение?

– Хочешь, чтобы я начал перечислять? – предложил Джоффре, забыв об осторожности.

Но гнев Чезаре прошел, или, возможно, он понял, что рискует стать заложником собственного красноречия.

– Пришлите ко мне Сассателли и найдите самого быстрого гонца.

– Последний раз, когда я видел Сассателли, он лежал без чувств в обеденном зале.

– Тогда окатите его колодезной водой и сообщите, что понтифик умирает. Это должно излечить его от похмелья. – Чезаре отвернулся от Джоффре и остановил взгляд на мне. Вид у него был огорошенный, удивленный, словно он забыл про меня. – А, Виоланта, – произнес он, проводя рукой по глазам, словно пытаясь стереть мой образ.

– Ты устал, – произнесла я, пораженная собственной смелостью. – Других новостей сегодня не будет. Нельзя же посылать гонцов в темноту. Оставь все до завтра.

Я еще больше изумилась, заметив, что он прислушивается к моим словам. Чезаре взял мои руки в свои, рывком поднял с дивана и сурово спросил:

– Чего ты хочешь? Наспех заняться любовью с мужчиной, чья голова занята более важными делами? Довольствоваться ролью рабыни или уличной девки? Или желаешь оставить все до лучших времен, когда я смогу посвятить тебе свое внимание целиком? Я пообещал тебе кое-что в апельсиновом саду моей сестры. Самое меньшее, что можешь сделать, – позволить мне сдержать слово. А теперь ступай, позаботься о моем сыне. Я полагаюсь на тебя в том, что ты убережешь его от опасности.