Грехи дома Борджа

Когда я снова открыла глаза, то оказалось, что я стою на коленях, а монна Ванноцца крепко держит меня за рукав.

– Это чудо, – выдохнула она, – чудо.

Двор опустел. Остались только Чезаре, который теперь уже сидел на парапете, сцепив руки на затылке и упершись локтями в колени, и двое швейцарцев, запиравших главные ворота на огромные железные засовы. На парапете рядом с ним блестел сталью нож. В двух шагах от источника лежало тело мужчины лицом вниз. Из его спины торчал топор с наполовину утопленным лезвием.

– Что произошло?

– Нож не долетел. Ворота удалось открыть, и швейцарцы выгнали всех на улицу.

Пока мы поднимались с земли, мимо нас сквозь толпу мальчишек, оцепеневших и онемевших от происходящего, протиснулся мужчина, раздвигая их плечами, точно стайку чумазых мраморных купидонов. Выкрикнув имя Чезаре, он помчался через двор.

– Что еще? – возмутилась монна Ванноцца.

Чезаре вскочил, когда мужчина о чем-то с жаром сообщил, показывая в сторону площади Святого Петра. Из того, что он говорил, я услышала одно слово – «Орсини». Чезаре разразился длинной бранью, заставив монну Ванноццу неодобрительно зашипеть, приказал принести доспехи и оседлать коня. Двор опять заполнили воины, на сей раз почти одни швейцарцы, и еще отряд, возглавляемый доном Джоффре, которой из всей амуниции надел только нагрудник и выглядел неуверенно верхом на пугливой лошади. Братья немного поспорили, а затем Чезаре сел на коня и направил его к дворцовым воротам. Их уже успели закрыть, но теперь опять открывали. С мечом наперевес он выехал на улицу во главе отряда, который выглядел скорее как сброд, чем как армия. Ворота снова закрылись к тому времени, когда денщик Чезаре, Хуанито, человек пожилой, но верный и дотошный, появился во дворе с хозяйскими латами.

О том, что случилось, нам рассказал тот, кто видел все собственными глазами, – звонарь с колокольни. Охранники, выгнавшие мятежников, обнаружили, что почти в то же самое время враждебно настроенный отряд Орсини и его последователи прорвались сквозь ворота Борго и теперь двигались к дворцу. Многие мятежники полегли, некоторые переметнулись на сторону Орсини, а другие перешли обратно к Чезаре, когда он появился среди них, размахивая над головой мечом и громко заявляя, что никогда не хотел умереть в собственной постели.

Это точно, подумала я. У меня до сих пор перед глазами стояла картина, как, прорезая голубое небо, через двор летит нож, нацеленный на обнаженное горло. Он не стал бы возражать против смерти на огромной площади, где когда-то танцевал перед быками под золотым взглядом Цезаря. Я разозлилась. Как Чезаре может быть столь беспечным и себялюбивым? Ясно, что его сентиментальные чувства к собственным деткам, которые он проявил когда-то в Непи, были навеяны всего лишь болезнью, а теперь, когда Чезаре вновь обрел силу, он готов был заключить любую сделку с дьяволом, а нас послать к чертям.

– Он сам дитя, – в ярости сообщила я сыну, но Джироламо лишь посмотрел на меня своими черными глазками и уснул.

У меня не было сил думать о том, что сейчас может происходить за дворцовыми воротами, поэтому я ушла в сад и спустилась к реке, стараясь отдалиться от улицы. Я оказалась в розарии, но и туда просачивался шум боя, смешиваясь с сонным гудением последних пчел и криками речников с барж, которым было безразлично, кто займет папский трон, пока римляне нуждались в пшенице и оливках, сыре, колбасах и пробках для винных бутылок. Кто-то успел пройтись граблями по тому месту, где кровь Тиресия пропитала почву, оставив кусок голой земли без единого сорняка и опавших лепестков. После боев с быками площадь обычно засыпали опилками, те впитывали кровь, затем бледно-розовые комочки сметали в тележки и отвозили за городские стены, чтобы сжечь на свалке. Я понадеялась, что кто-то сделает то же самое для Чезаре, когда настанет его час.