Грехи дома Борджа

У меня внутри все сжалось.

– Дети отправятся в деревенский дом моей матери в Капрарола. Как только я устроюсь в Чезене, немедленно за ними пошлю.

– Мы с твоей матерью уже лучше ладим, – промолвила и тут же устыдилась своих слов, откровенной лжи, фальшивой, хрупкой надежды.

– Ты с ними не поедешь.

Меня словно накрыло жаркой удушливой волной. Как он мог говорить таким спокойным решительным тоном, будто отдавал приказ по расстановке войск или планировал карнавальную забаву?

– Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала. Вернешься в Феррару и передашь сестре вот это. – Чезаре стянул с пальца камею.

В ту же секунду у меня вырвался крик, такой громкий, что он отступил, потеряв равновесие, и чуть не перелетел за парапет. Где-то в глубине моего разъяренного сознания родилось спокойное желание подтолкнуть его. Вероятно, я успела коснуться его, поскольку в следующее мгновение Чезаре уже крепко обхватил меня, обнимая одной рукой за спину, а другой придерживая голову и прижимая щекой к своей груди. Я услышала, как бьется его сердце, а золотые нити вышивки, украшавшей дублет, больно врезались в кожу. Словно сокол, на которого впервые надели колпак, я вдруг успокоилась, попав в темноту его объятий, почувствовав себя беспомощной и связанной с ним слепым доверием.

Только я не была соколом; я была женщиной, которой грозило потерять ребенка. Перед глазами возник образ монны Ванноццы с Джироламо на руках, ее лицо скрывала тень от капюшона, цепкие пальцы опутали рыжие кудряшки. Это придало мне сил, и я высвободилась из цепких рук.

– Нет! – прокричала я, нырнув под его локоть.

Он схватил мое запястье, но я вырвалась и побежала. Охранник преградил мне путь своей пикой. Я услышала, как Чезаре за моей спиной приказал воину вернуться на пост. Дверь на лестницу так и осталась открытой после того, как мы прошли на крышу. Если бы только удалось проскользнуть в нее и захлопнуть за собой, это дало бы мне возможность схватить ребенка и пуститься в бега. Я бы отправилась к реке, села бы на корабль, держащий курс в Остию. Я бы вернулась домой в Испанию, ведь здесь меня больше ничто не держало. Лучше пусть мою веру испытывает инквизиция, чем я откажусь от сына. Возможно, мне удастся украсть баржевую лошадь и выбраться из города еще до рассвета.

Внезапный порыв ветра захлопнул дверь. Я бросилась к ней, но луна исчезла за облаками, и я не смогла отыскать щеколду. Я скреблась и толкала, хотя пальцы едва слушались. Толстая дубовая дверь не поддавалась моим слабым усилиям.

– Хорошо, – прошептал Чезаре, опалив горячим дыханием, и сцепил руки передо мной.

Он сломает мне ребра, если захочет, подумала я, с той же легкостью, с какой разрывает птичью тушку за обедом. А потом я осознала, не без удовольствия, что его рука скользнула вверх и обхватила мою грудь. – Ты победила. Твоему ребенку ничего не грозит. А теперь в постель.

Луна, точно по приказу, выплыла из-за облака и осветила дверную щеколду. По-прежнему удерживая меня одной рукой, Чезаре приподнял щеколду, пинком распахнул дверь, подхватил меня на руки и снес по ступеням. Неужели мы прошли мимо обеденного зала, попавшись на глаза сидящим за столом людям? Кажется, нет. У меня осталось впечатление о каком-то узком, сыром коридоре, неосвещенном, с неровным полом. Лица касалась паутина, пахло холодным камнем, а когда я открыла глаза, то увидела уютную, роскошно обставленную комнату, будто специально созданную для влюбленных.

Чезаре осторожно опустил меня на кровать, присел рядом и стянул сапоги.

– Ты по-прежнему принимаешь пилюли Тореллы? – спросил он, расшнуровывая на мне лиф и целуя теплую ложбинку между грудей.

Я молча кивнула.

– Хорошо.

В ту ночь Чезаре занимался со мной любовью неторопливо и нежно, словно утром его ждал лишь поздний завтрак. Его губы и руки были сладостно пытливы, мне казалось, будто я первая женщина, чье тело он исследует, каждым своим прикосновением, мудрым и чутким, Чезаре доставлял мне несказанное удовольствие. Когда наконец я уснула, его руки по-прежнему обнимали меня, а темные глаза улыбались.