Грехи дома Борджа

Ферранте теперь часто бывал в нашей компании, как человек, носящий свою одежду нараспашку, чтобы показать миру, что он не прячет под ней оружия. Джулио наконец отправился в Мантую, а Фидельма случайно обронила, что ее брат уехал с ним. Я вздохнула с облегчением.

Люди попадали под арест, исчезали, оставляя после себя множество слухов. Якобы кто-то задумал отравить герцога в Венеции, а другой вроде бы собирался заколоть его, когда герцог наведается в любимый бордель и потеряет бдительность. Дон Джулио, говорили, планировал сделать дона Ферранте герцогом, который пообещал удвоить его содержание, а еще привезти с Востока известных лекарей, способных вернуть дону Джулио зрение и былую красоту. Ипполито и донна Лукреция прилюдно смеялись над этими вымыслами, словно зрители на очередной комедии сира Никколо да Корреджо, но малейший скрип половиц или стук ставни в ночи заставлял мадонну проснуться, а Ипполито, по словам Анджелы, вел себя не лучше прикованного цепью голодного медведя.

Однажды ночью, услышав плач мадонны, я вошла к ней в спальню и увидела, что она сидит на постели, сжимая в руке перстень Чезаре, а рядом на столике горит свеча. Я бросилась к ней, а мадонна, осуждающе глядя на меня, прижала перстень к груди.

– Мадонна, вы не должны…

– Чего не должна?

– Перстень… не может быть все настолько плохо. Подумайте о герцоге. Подумайте… о сыне. – Я часто задавалась вопросом, не потому ли она так привязана к Джованни, что разлучена с Родриго и до сих пор не может произвести на свет наследника герцогу Альфонсо.

Мадонна озадаченно посмотрела на меня, а затем расхохоталась. Глядя на ненакрашенное лицо, на волосы, выбившиеся из-под чепца, я вдруг осознала, насколько она еще молода.

– Неужели ты думала, там яд? – спросила донна Лукреция. – Я удивлена, что ты до сих пор не заглянула внутрь.

– Я не сумела открыть его, – призналась я с несчастным видом.

– Да, действительно, это весьма хитроумное изобретение брата, но даю тебе слово, там нет ничего опасного. Просто… – При свете двух наших свечей я так и не поняла, как именно она открыла перстень и протянула мне.

Поднеся поближе свечу, я заглянула в маленький тайник, отделанный перламутром. В его глубине лежала свернутой в кольцо неопрятная косичка из волос, сильно выгоревших, но сохранивших первоначальный цвет, что позволило мне разглядеть серебристо-светлые прядки вперемешку с темно-рыжими.

– Я сплела ее много лет назад, одним летним днем в потайном месте, которое мы устроили среди ягодных кустов моей матери. Чезаре предстоял урок греческого, но они с Хуаном подлили в вино учителю инжирного сиропа и удрали, пока бедняга мучился от последствий. Можешь поверить, что когда-то эта косичка обхватывала его запястье? – Она смотрела на перстень, словно видела перед собой не его, а мальчишескую кисть, тонкую и загорелую, со всеми косточками и прожилками. – Какие прочные у людей волосы, и в то же время очень гибкие.

– Вы думаете, он поэтому прислал вам косичку?

Донна Лукреция покачала головой.

– Не знаю. Может, ты и права. – Она улыбнулась. – Спрошу его, как только увижу в следующий раз. Скажу, Виоланта хочет знать.

– Вряд ли это поможет, мадонна. – Но тем не менее я раскраснелась от удовольствия.

– Я тебе раньше не говорила потому, что… в общем, неважно. Он благодарен тебе за заботу и дружбу в трудные для него времена.

– Значит, поэтому он отобрал у меня ребенка, а меня вернул сюда, как какую-то лошадь, которую испытал и нашел негодной?

– Виоланта, если ты до сих пор не поняла его действий, ничем не могу тебе помочь. – Она отложила перстень на столик. – Оставь меня. Я засну, и ты тоже должна отдохнуть.

Мадонна задула свечу, а я вернулась к себе. Я почти не спала в ту ночь. Меня терзал стыд и сознание того, что не знаю чего-то важного и мне не хватает всего лишь одной свечи, которая осветила бы то, что я ищу. Утром все прояснится, говорила я себе, оставалось только подождать.