Грехи дома Борджа

К Анджеле тоже возвращалось здоровье, хотя и медленно, так подточила ее силы лихорадка после выкидыша. Она оставалась худой и слабой, питалась только бульоном и напитком из молока с вином и сахаром и много отдыхала. Мы вели неспешную жизнь. Устраивали на берегу озера пикники, по вечерам слушали музыку в саду, вдыхая ароматы ночных левкоев, гелиотропов и ароматических свечей, которые жгли, чтобы отогнать комаров. Играли в карты, придумывали маски и обменивались шутками с Гатто, Перро и Фертеллой. В окружении одних женщин, если не считать клоунов, священников и песика Фонси, мы расхаживали в свободных одеждах, влезая в корсеты лишь изредка, по официальным случаям.

Дон Альфонсо оставался при французском дворе, поэтому нас регулярно навещал только Джулио, который наверняка бы остался в Бельфьоре, если бы позволил отец. А так он даже на веслах почти всегда сидел сам и незаметно пробирался от старой городской пристани, куда водой выносило туши битой дичи после охоты на озере. Анджела почему-то решила, что его маленькое судно обязательно перевернется от малейшего дуновения ветерка, а сам он утонет или будет съеден потомками огромных червей, которыми герцог Никколо заселил озеро в те дни, когда оно охраняло подступы к городу. Анджела оставалась непреклонна в своей упрямой вере, и ничто не могло разубедить ее насчет червей, хотя в дни поста на наш стол в изобилии подавали разнообразную рыбу, выловленную из озера. Болезнь сделала ее суеверной, а всеобщее порицание их с Джулио любви убедило Анджелу, что весь мир находится в заговоре против них.

Существует лихорадочная раболепная любовь, считающая предмет своего обожания невероятно хрупким, неспособным выдержать все тяготы жизни. В то лето такая любовь распространилась повсеместно, вроде болотной лихорадки.

Однажды утром я сидела в лоджии и вышивала свою часть алтарного покрывала, которое донна Лукреция пообещала собору в благодарность за выздоровление Анджелы. Отвлекшись на секунду от мелкой работы, я заметила в саду Анджелу и Джулио. Лоджия выходила на северо-восток, не на Феррару, поэтому мы не могли видеть, как лодка Джулио пересекла озеро. Анджела лежала в подушках на мраморной скамье в тени каштана, чья листва шелестела в утреннем ветре с озера и отбрасывала на ее лицо кружевную тень. Джулио пристроился рядом на подлокотнике скамьи с открытой книгой на коленях. Драгоценные камни в переплете ярко сверкали, когда он брал книгу в руки, чтобы почитать вслух своей любимой. Из-за этого блеска я, наверное, и обратила на них внимание.

Я позавидовала подруге, этой простой радости – сидеть в солнечном саду и слушать, как читает любимый, ощущать запах его волос, тепло тела, наслаждаться интонациями голоса. И тут я осознала, что больше не слышу голоса Чезаре. Все равно что совершила измену. И чем дальше я пыталась припомнить его, тем больше воспоминание распадалось на отдельные фрагменты, крошилось, как старая мавританская кирпичная кладка в Толедо. Стоило ее коснуться, как на руках или одежде оставались красные пятна, словно старинные здания были изъедены тоской по дому тех людей, кто их строил.

– Отложи ненадолго работу, Виоланта. Пусть глаза отдохнут.

Только когда ко мне обратилась донна Лукреция, а музыканты, развлекавшие нас игрой на лютне и теорбе, умолкли, я почувствовала, что мои глаза полны слез. Мадонна, наверное, заметила, что я их вытираю. Тыльная сторона руки, в которой я держала иголку, была мокрой от влаги. Я могла бы выколоть себе глаз или запачкать слезами алтарную ткань.

– Да, мадонна, – кивнула я, глядя сквозь слезы на ее добрую теплую улыбку.

– Приведи кузину Анджелу. Выздоровление сделало из нее ленивицу.

Остальные дамы вежливо посмеялись, и их смех пролетел по лоджии, как бабочка.

– Да, мадонна.