Грехи дома Борджа

Хотя мы все расходились по своим комнатам на время дневной жары, Анджела не присоединилась ко мне в нашей спальне. Наверное, занималась разбитыми пальцами Джулио. Я не сомневалась, что Джулио не послушается Ипполито и не вернется в город. Положение бастарда горячо любимой любовницы делало его скользким, как угорь, – такого не поймаешь. Фидельма по праву должна была бы тоже разместиться в нашей комнате, но если у нас с Анджелой и возникали разногласия с тех пор, как мы переехали в Феррару, насчет этой особы мы придерживались единого мнения. Она была мрачной, набожной и абсолютно ненадежной. Любой секрет, доверенный Фидельме, отскакивал от нее, как вода от горячей стали, и мог приземлиться где угодно и в каком угодно искаженном виде. В общем, мы постарались, чтобы в нашей спальне ей места не хватило.

Не знаю, что меня разбудило. То ли встревоженный шепот Анджелы, пока она трясла меня за плечо, как застрявший в замке ключ, то ли я сама очнулась за несколько секунд до этого, придя в сознание от криков, проклятий, звона разбитого стекла и треска дерева.

– Виоланта! Проснись. Помоги мне с Лукрецией.

– Что случилось? – Веки мои распухли, в глаза словно насыпали песок, а голову наполнила плесень, успевшая забить весь рот.

– Она получила письмо от Чезаре.

Сердце точно сжал сильный кулак.

– Он мертв?

– О Боже, я же сказала, от него, а не о нем.

– Прости, прости. – Я затрясла головой и протерла глаза. Из дальнего коридора до меня донеслись крики донны Лукреции на каталанском.

– Он занял Урбино.

– Правда?

– Да, – подтвердила Анджела, неверно истолковав мое потрясение, которое мне не удалось скрыть. – Он перешел все границы. Гвидобальдо – популярный правитель. Бог свидетель, одно время он даже был самим гонфалоньером дяди Родриго. А его жена – золовка донны Изабеллы. Лукреция вне себя. Если мы не сможем ее успокоить, я опасаюсь за ребенка.

Я затянула лиф, сунула ноги в туфли, поспешила за Анджелой, но мысли мои были о другом – я вспоминала любопытный эпизод, пережитый в дворцовом саду в Урбино. Неужели я все знала с самого начала? Может, мне еще тогда следовало рассказать? Но никто бы не поверил. От меня бы просто отмахнулись, как Анджела, сочтя, что я обезумела от любви и невостребованной страсти. А кроме того, что бы я могла рассказать? Как услышала шепот и уловила запах духов, легкое дуновение, которое принес зимний ветер?

Мы нашли донну Лукрецию вышагивавшей по широкой сводчатой галерее перед дверью в ее личные покои. Заходящее солнце отбрасывало длинные полосы тени, она пересекала их вновь и вновь, угодив в плен собственной ярости, сотрясавшей ее тело, словно в него вселился дьявол. Волосы лезли ей в глаза, одежда была порвана, руки исполосованы кровавыми царапинами. Необутая, в одних чулках, она хрустела, не обращая на это внимания, по осколкам стекла, керамики и щепкам от разбитой табуретки, чье обитое кожей сиденье теперь повисло на балюстраде, ограждавшей галерею с одной стороны.

– Она сошла с ума, – пробормотала я. – Мы ничего не можем сделать. Нужно привести врача. Или священника.

Анджела тряхнула головой.

– Мы должны ее успокоить. Возьми ее за одну руку, а я возьму за другую. Нужно, чтобы она просто прислушалась к здравому смыслу.

Я сомневалась, что простой здравый смысл способен произвести на нее впечатление, но бросилась к мадонне, когда та повернулась, чтобы схватить ее за руку, которой она размахивала. При виде меня мадонна сразу остановилась.

– Ты, – злобно зашипела она и принялась тыкать в меня пальцем с обломленным, как у судомойки, ногтем. – Ступай за мной.

Я посмотрела на Анджелу. Та лишь пожала плечами. Я в ужасе последовала за донной Лукрецией в ее покои.

Комнаты выглядели так, будто здесь побывали грабители. Содранные с окон портьеры валялись на полу среди одежды, украшений, осколков стекла и керамики. Повсюду кровавые отпечатки ступней.

– Знаешь, что он наделал? – крикнула она, прежде чем я успела прикрыть дверь в маленькую приемную, куда вошла вслед за ней. Больше никого в комнате не было – ни Катеринеллы, ни других слуг. Где-то поскуливал Фонси, но я его не видела и не осмеливалась позвать.

– Н-нет, мадонна.

Почему она спрашивала меня? Не знала, что случилось в Урбино, или ее вопрос был риторическим?

Но хозяйка словно не услышала моего ответа.

– А как же обещание? – продолжила она, перейдя на шепот и печально покачивая головой. И тут же пронзительно вскрикнула: – Почему не держишь слово?! – Под ее пронзительным взглядом я пыталась сообразить, какое обещание дала и не выполнила, но вскоре поняла, что она вообще меня не видит.

– Ты обещал. В Непи. Клялся, что не станешь вмешиваться. – Донна Лукреция вновь принялась метаться, оставляя новые кровавые пятна поверх тех, что уже начали подсыхать на разорванных портьерах, царапала себе щеки и запускала в волосы обе пятерни, словно пытаясь вырвать оттуда инородное тело. Вскоре ее пальцы запутались в длинных прядях светлых волос, напоминая шелкопрядов в своих коконах. Я опасалась за ее глаза. – Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня, я сама со всем справлюсь. Поверь. Это все из-за мальчика?

Упомянув о мальчике, она вдруг успокоилась. Тогда я догадалась: мадонна не настолько сражена новостью из Урбино, чтобы забыть об ответственности перед своим нерожденным ребенком.

– Еще не время, – сказала она, глядя мне в лицо и сложив руки на животе.

– Вам больно, мадонна? Не лучше ли прилечь? – Хотя если в ее спальне царил такой же хаос, то один Бог знал, где бы она могла прилечь. – Я пошлю за лекарем. – Я шагнула вперед и попыталась взять ее за руку, но она рывком высвободилась, нетерпеливо заворчав.

Потом донна Лукреция обвела взглядом комнату, словно впервые заметила весь беспорядок, и произнесла:

– Я хочу, чтобы ты кое-что увидела. – Она приподняла сорванный со стены гобелен, под ним оказалось бюро, где она хранила свои письма. Балансируя на трех оставшихся ножках, бюро закачалось, и оттуда вывалился сложенный пергамент. Донна Лукреция с усилием наклонилась, чтобы поднять его, и передала мне. – Читай!

Почерк я не узнала, однако по всему было видно, что это рука писца.

– Читай, – повторила донна Лукреция. – Вслух.

– «Этот господин поистине великолепен и представителен, на войне для него нет неосуществимых целей. В своей погоне за славой и землями он не знает отдыха, не признает усталости и опасности. Он появляется совершенно неожиданно…»

– Да-да, довольно. Он прислал это как шутку, видишь ли.

Я нахмурилась, ничего не поняв. Донна Лукреция вздохнула и пояснила:

– Это донесение флорентийского посольства, которое он получил в Урбино. Велел перехватить гонца и скопировать документ. А затем прислал мне, для забавы, чтобы я увидела, как легко он очаровал «скромников-республиканцев», по его выражению. Сама видишь, он ничего не воспринимает всерьез, Виоланта. Что мне делать?

– Вы должны написать и сообщить ему свое мнение, мадонна. Если он поймет, как сильно вас ранил, то уйдет из Урбино, уверена.

И хотя слезы текли по ее лицу, прокладывая соленые бороздки поперек царапин (я еще подумала, что они, наверное, вызывают жжение), она расхохоталась.

– Если бы он думал обо мне, то с самого начала не стал бы завоевывать Урбино. Семья Мотефельтро теперь и моя семья, а они бежали в том, в чем были, если верить донне Изабелле, которая приняла их.

– Чезаре тоже ваша семья, мадонна, – осмелилась напомнить я.

– Чезаре… – И она зашлась рыданиями, громко всхлипывая, словно хотела втянуть в себя весь воздух, остававшийся в темной комнате. – Он сам дьявол, – выла она, растягивая гласные.

И тут все началось заново – она опять металась, царапалась, рвала на себе волосы, бормотала что-то насчет Непи. Тогда, не дожидаясь разрешения уйти, я помчалась за помощью.

– Почему она твердит о Непи? – спросила я у Анджелы, когда мы поспешили на поиски разбежавшейся в испуге прислуги, которую послали обратно восстанавливать порядок.

– Непи? – удивилась Анджела. – Эй, ты, разыщи священника мадонны. И лекаря. Живо! – прокричала она тощему пареньку, которого я видела с Ферранте. – Непи, – повторила она. – Лукреция бежала туда с Родриго после того, как убили его отца. Он был совсем еще маленький, и все знали, что Чезаре убил Альфонсо Бишелье. Не сам, конечно, а руками Микелотто, – произнесла она одними губами, не решаясь сказать вслух опасное имя в ароматном вечернем воздухе Бельфьоре. – Лукреция была безутешна. Поклялась, что больше не заговорит с Чезаре. Несколько недель спустя Чезаре сделал остановку в Непи по пути в Чезену, где ему предстояло присоединиться к своей армии. Никто не знает, что там произошло, только Лукреция вернулась в Рим сама любезность и беззаботность, и жизнь потекла так, будто Альфонсо никогда и не существовало. – Она пожала плечами. – Это все, что я знаю.