Грехи и молитвы

Это было неудивительно — Карл являл собой странное и даже пугающее зрелище. Его ряса была покрыта пылью и грязью, а на руках и лице виднелась засохшая кровь. Но самым пугающим в священнике были глаза: жесткие и холодные.

— Он же одержим, Господи, — прошептала какая-то женщина из-за спин мужчин, и хор голосов тут же подхватил ее слова.

«Одержим, одержим, одержим…»

Не обращая на них внимания, Карл спрыгнул на землю, и мужчины отпрянули от него. В руках у одного из деревенских Карл увидел серп.

— Возле старой часовни лежит труп молодой девушки, которая погибла от рук зла, — Карл заговорил, не глядя ни на кого и обращаясь ко всем. — А в самой часовне лежит труп ребенка, которым овладел демон. Похороните их с честью, в могилах с крестами, как велит Церковь.

Мужчина, который стоял ближе всех к Карлу, открыл было рот, чтобы возразить, но священник стремительно подошел к нему и крепко схватил за ворот рубахи.

— Ты все понял? — глядя в глаза мужчине, медленно процедил Карл. — Кивни.

Он тряхнул мужчину, от чего голова крестьянина качнулась вверх и вниз, как у болванчика. Краем глаза Карл заметил, что остальные сделали шаг назад.

Дождавшись кивка, Карл продолжил:

— Я знаю, вы боитесь того зла, что заставляет детей поднимать руку на родителей, и заставляет невинных марать руки кровью. Я сам его боюсь — и там, в той часовне, я был готов отдать все, лишь бы не видеть мертвого ребенка, сжимающего в руках собственное сердце. Вы правы в том, что священники Ватикана не видят того, что каждый день видите вы. Мы слишком долго были заперты в наших церквях, с расписными потолками и дымными от кадил залами.

Но я, Карл Марино, заставлю их увидеть. Я направлю письмо архиепископу, я приведу в деревни людей и я поеду в Ареццо, чтобы попытаться сделать хоть что-то. Вы можете кидать мне вслед камни — но ничто не ранит меня сильнее, чем мертвый мальчик в часовне. Я прошу у вас прощения за то, что не приехал раньше. И я от всего сердца благословляю каждого жителя этой деревни.

Карл выпустил ворот мужчины, и тот, пошатнувшись, отошел в сторону, глядя на священника изумленным взглядом. Над деревней повисла тишина, и в этой тишине Карл Марино повернулся спиной к неспокойному людскому морю и медленно пошел назад к лошади.

Когда он подошел к коню и взялся за поводья, что-то коснулось его руки, но то было легкое, почти невесомое касание. Карл вздрогнул и обернулся.

За его спиной стояла женщина. Он узнал ее: то была жена того самого мужчины, что выступал от всей деревни. Чуть поодаль, Карл разглядел мужа — тот одобрительно кивал головой. Остальные жители стояли молча, изредка переговариваясь.

— Возьмите в дорогу… — женщина неловко сунула ему в руку сверток и, тут же развернувшись, быстрым шагом пошла назад. Карл заметил следы слез на ее лице.

Сунув сверток в карман, он взгромоздился на коня, кивнул людям и выехал на дорогу. И только отъехав на расстояние, откуда его уже было не увидеть, он достал сверток и развернул его.

На ладони Карла лежала небольшая буханка хлеба. А под ним, на тряпице, в которую был завернут хлеб, расправил крылья вышитый голубок, устремляющийся в бесконечную лазурь.

Глава 15. Первые искры

Томас больше не проронил ни слова с того момента, как ему открылась страшная правда о смерти его матери. Молодой священник ушел в себя, и на все попытки Дарио разговорить его лишь пожимал плечами или качал головой. Так, молча, они ехали почти день, пока не добрались до небольшого постоялого двора.

Лишь сойдя с коня и отдав поводья в руки подбежавшему мальчишке, Томас повернулся к Дарио и проговорил сиплым, каркающим голосом:

— Я пойду разыщу хозяина, попрошу у него бумагу и чернила. Увидимся внутри, хорошо? И не сердись на меня.

Томас крепко стиснул плечо Дарио, и мужчина обратил внимание, каким холодным было это прикосновение. Он хотел взять руку Томаса в свою, поддержать его, но молодой священник уже развернулся и зашагал от него прочь.

Когда Дарио, наконец, позаботился о лошадях и зашел в дом, он сразу увидел Томаса сидящим в самом углу. Перед ним стояла полная вина чаша, но молодой человек не притрагивался к ней. Вместо этого, он вертел в пальцах перо, точно никак не мог собраться с мыслями, чтобы начать писать.

— Сеньор, — Дарио осторожно присел рядом. Перед ним тут же выросла вторая чаша вина — хозяин постоялого двора не был скуп на гостеприимство. — Grazie.

— Я все не могу понять, что мне писать, Дарио, — ответил ему Томас тусклым голосом. — И кому мне отправить письмо? Отец Бернард погиб много лет назад. Я плохо знаю подруг матери, потому что все время помогал в церкви. Кто позаботится о ней? Нашли ли ее тело или она до сих пор там, в нашем доме? Гниет, сохнет, срастается с досками пола, которые клал еще мой отец? Будет ли у нее достойное захоронение? Я не знаю, я ничего не знаю!

Томас схватил чашу с вином и залпом отпил половину; красная струйка заструилась у него по подбородку, змеей проскользнула за ворот рясы.