Грэм Мастертон. Рассказы

— На вид ты крутой. Можем прямо здесь. Если у тебя резинка есть.

Он осмотрелся. Улица была пуста, не считая автомобилей, которые изредка шелестели шинами по мокрому асфальту, проезжая мимо.

— Ну… — протянул он. — Прямо тут, в открытую?

— Смотри сам. Автобус через пять минут.

Он уже собирался отказаться и уйти, когда она вдруг откинула рукой волосы и открыла шею с левой стороны. Кожа её была такой лучезарно-белой, что просвечивали голубые вены. Он не мог оторвать глаз.

— Ну ладно, — проскрипел он. — Давай здесь.

— Двадцать фунтов. — Она протянула руку.

Он расстегнул тонкий чёрный бумажник, дал ей две купюры. Она ещё раз втянула в себя дым, щелчком отправила сигарету на обочину, подняла платье и сдёрнула обычные белые трусики. Где-то в памяти у него вспорхнули нижние юбки Люси — тончайший хлопок и ноттингемские кружева — и то, как она игриво раздвигала ноги.

Он поцеловал девушку в лоб, вдохнул запах табака и шампуня. Прикоснулся губами к её векам и щекам. Когда он потянулся к её губам, она хлопнула его по скуле:

— Жвачка понравилась? Мы трахаться будем или целоваться?

Он схватил её за плечи и посмотрел в глаза. Она нахмурилась. До неё начало доходить, что эта встреча будет не как все, двадцать фунтов по-быстрому.

— Чего? Чего тебе надо-то?

— Один поцелуй. Только один. Я обещаю.

— Я не целуюсь. От этого микробы.

— Этот поцелуй тебе понравится больше, чем все поцелуи на свете.

— Не, не хочу я.

Она поддёрнула трусики.

— Не хочешь денег?

— Я тебе сказала. Я не люблю целоваться. Не с мужиками вроде тебя. Только с теми, кого люблю.

— А сексом на улице заняться, совершенно меня не зная, нормально?

— Это не то же самое.

Он отпустил её, и руки его повисли.

Да, — сказал он не без горечи, — это не то же самое. Но когда-то это было величайшей наградой, которую мужчина мог заслужить от женщины.

Она глупо хихикнула, как Минни-Маус. И тогда он схвати её за волосы и изо всех сил приложил её затылком о будку. Стекло с расписанием разлетелось, цифры забрызгало кровью.

У неё подогнулись колени. Он успел её подхватить, ещё раз оглядел пустую улицу, перебросил тело через плечо и, обойдя остановку, направился в кусты. По склону, пёстрому от клочков газет, пивных банок и бутылок из-под молока, он не то спустился, не то съехал в тёмную мокрую канаву, где прела прошлогодняя листва. Голова девушки бодалась у него на спине, но он знал, что она пока жива.

Спустившись, он уложил её, трясущимися пальцами расстегнул и сдёрнул куртку, разорвал платье, обнажив левую грудь. Он опустился на колени, склонил голову и с чётко различимым хрустом впился в шею у сонной артерии.

Первый всплеск он упустил, кровь залила плащ. Второй угодил ему на щеку и воротник. Но он открыл рот пошире, поймал следующий прямо на язык, проглотил и глотал, глотал с сиплым хрипом, пока сердце девушки покорно качало кровь ему в горло.

То ли кража в особняке его так разъярила, то ли отвращение к миру, в котором он оказался, или он просто пожадничал, но в ту ночь он оставил за собой вереницу трупов. Он проскользнул в пригородный коттедж и осушил молодую женщину, муж которой спокойно спал рядом. Под виадуком он встретил беспризорного мальчишку и оставил его, побелевшего, глядеть из картонных коробок на рыхлое небо. Он ненавидел это небо, он тосковал по временам, когда ночи были чёрными, а не оранжевыми.

К концу ночи он убил девятерых. Он так раздулся от крови, что пришлось прислониться к двери аптекаря Бутса и срыгнуть излишек в лужу полупереваренного кетчупа, которую уже оставил на пороге чей-то желудок.

Потом он вернулся в пустой дом. Ему хотелось ещё побродить по комнатам, но солнце уже забиралось на ограду сада, и в ней сверкал, как глазурь. Он поднял крышку и исчез в люке.

Он спал и видел…

Он видел битвы, слышал крики казнимых. Вставали горы, леса, чёрные, как кошмары, Вроде бы он вернулся в замок, но замок рушился вокруг него. Куски камня сыпались с парапетов. Башни оседали. Сель уносил многие акры земли.

Земля и правда дрожала, но он до того пресытился кровью, что едва замечал. Он прошептал одно только слово: «Люси…»

На снос дома ушёл целый день. Шар-баба с размаху оставлял в стенах гигантские бреши и сбивал эдвардианские дымоходы. К четырём часам команда по сносу включила фонари. Бульдозер прошёлся по заброшенному саду, выравнивая местность, а затем каток окончательно отутюжил площадку.

Через несколько дней появились грузовики. Они вывалили тонны песка для основы несущей конструкции, а поверх добавили тонны и тонны цемента. Ещё выше шёл слой битума и, наконец, самый верхний — горячий жидкий асфальт.

А под землёй он все спал. Ему было невдомёк, что его замуровали. Но он переварил большую часть крови, и теперь его сон не был так глубок, и веки его начинали подрагивать.