— Да, да. Но, знаете, что-нибудь эстетическое. Разумеется, что-нибудь поистине мексиканское. Но приемлемо изящное. Я же не стану дарить заведующему кафедрой социологии пластиковый кактус.
— Мы что-нибудь вам подыщем, сеньор, — пообещала Эсмеральда и потащила его дальше сквозь толпу. Генри не оставалось ничего другого, как следовать за ней, хотя он терпеть не мог толкотни. Щербатый мужчина ухмыльнулся прямо ему в лицо, выставив ожерелье из крупных стручков красного перца.
— Покажи своей подружке, что ты горячий парень, сеньор!
— Спасибо, но она мой гид, — отвечал Генри. — Не подружка.
Он понятия не имел, почему чувствовал себя обязанным это сказать. В конце концов, Эсмеральда выглядела просто сногсшибательно: блестящие каштановые кудри, кошачьи глаза и губы, что всегда казались надутыми. Единственная проблема состояла в том, что по возрасту она годилась ему в дочери.
— Знаю, что мы вам купим! — сказала Эсмеральда, волоча его сквозь едкий дым, что исходил из палатки с
Она повела Генри в тенистый переулок близ рыночной площади, где на порогах сидели и курили старики с лицами, похожими на сморщенные тыквы-горлянки. В конце переулка стояла самодельная палатка, сооружённая из ящиков, одеял и мешковины.
На грубо размалёванной металлической вывеске у палатки значилось:
Женщина повернулась к ним. На вид ей было около сорока, характерные высокие скулы, полузакрытые глаза, блестящие и бесцветные, как шарики из подшипников. Одета женщина была в чёрное платье с серыми змеящимися узорами, а на голове намотан чёрный шарф.
— Ах, — произнесла она, и её голос звучал глубоко и хрипло, будто, едва научившись дышать, только и дымила сигаретами «
— Извините? — удивился Генри.
Без единого слова, женщина поднялась и прошла в заднюю часть палатки. Она извлекла небольшой газетный свёрток и протянула ему.
— Что это? — поинтересовался Генри.
— Ваше
Озадаченный Генри развернул газету. Внутри оказался тонкий металлический лист с нарисованной на нём блестящей картинкой, смахивающей на сценку из комикса. Там изображалась городская улица с собравшейся на тротуаре толпой. Посреди улицы лежал мужчина в белом костюме, с одной рукой, зажатой под шасси опрокинувшегося грузовика. Большой пилой он отпиливал эту руку, и весь рукав заливала кровь.
Над ним парила в небе фигура святого, облачённая в сине-золотые одежды и окружённая золотистыми херувимами.
— Не понимаю, — заметил Генри.
— Это несложно, — пояснила женщина, указав длинным, отполированным до серебряного блеска, ногтем на мужчину в белом костюме. — Люди идут ко мне, пережив ужасную катастрофу или угрожающую жизни хворь, или, допустим, если их ограбили и чуть не убили. Я рисую им
В этом случае я нарисовала ваше ex-voto
— Что? По-вашему, меня собьёт грузовик? — переспросил Генри.
— Никому не избежать судьбы, сеньор.
— Значит, меня переедет грузовик, и я отпилю себе руку, чтобы освободиться? Да это какой-то бред.
Женщина пожала плечами.
— Я не выбираю будущее, сеньор. Я продам вам это
— Это дурь, — заявил Генри. — Это полная дурь.
Он вырвался от Эсмеральды и пошагал обратно, к рыночной площади.
— Сеньор Фостер! Сеньор Фостер! Подождите! — окликала его Эсмеральда. Но Генри упрямо не оглядывался, раздражённо проталкиваясь сквозь толпу.
Он пересёк рыночную площадь и направился назад по тенистой аркаде, что вела к отелю. Всю жизнь люди относились к нему, словно к какому-то дурачку, и даже сейчас, когда он по делам прилетел сюда, в Мексику, на нём так и осталось это клеймо. Генри страдал от жары, он вспотел, был смущён и сбит с толку.
Если бы Генри так не кипятился, то, может быть, глянул направо, прежде чем выходить на ослепительно-белый солнечный свет в конце аркады и пересекать дорогу перед отелем «