Гремучий студень

— Бросьте ваши феминистские лозунги, — поморщился сыщик. — Сколько девочек из семей рабочих попадут в курсистки? Дюжина в год? Две? А сотни тысяч останутся все в той же нищете и разрухе. У работяг и крестьян поводов для ненависти достаточно, а народовольцы своими хождениями в народ эту ненависть подогревают. Подбрасывают новые поводы, чтобы души обездоленных клокотали, как гремучий студень. Для чего они это делают? Чтобы весь поезд сошел с рельсов, а в идеале — рухнул под откос.

— Но тогда все вагоны разобьются, а люди погибнут.

— Бомбисты уверены, если взорвать головной вагон, те, что в хвосте, уцелеют. А может быть и некоторые пассажиры второго класса. Дальше мы пойдем пешком, по шпалам или напрямки, через поля. Все вместе. Голодные, оборванные, потерянные… Зато свободные и равные во всем.

— Это страшно.

— Хотя и абсолютно логично, — пожал плечами Мармеладов. — Нельзя уравнять всех в золоте и роскоши, но можно разрушить империю до основания, как вот эту гостиницу, а после жить на руинах, сравнявшись в бедности. А дальше как уж повезет. Может быть и построят что-нибудь свое.

— Неужели те, кто в первом классе, не слышат этого возмущенного клокотания?

— Нет. Они надеются на кондуктора, который вовремя заметит, доложит и выпроводит бунтарей из поезда. А стоит кондуктору отвлечься, утратить бдительность хоть на миг, и весь состав обречен, — сыщик закашлялся, от резкого запаха гари першило в горле — Но мы отвлеклись от цели. Фотографическое ателье де Конэ — вот оно, в двух шагах. Смотрите-ка, он успел заколотить выбитую витрину досками, чтобы добро не растащили. Оборотистый малый.

— А чего он огня не зажигает? Странно. Обещал ждать, — Лукерья задумалась. — Может быть, это ловушка?

— Так давайте выясним.

Мармеладов решительно распахнул дверь. Колокольчик звякнул, сиротливо и жалобно, но никто не вышел встречать посетителей.

— У него тут газовые светильники, — сыщик зажег спичку и осмотрелся. — Включить все сразу, иллюминация будет нешуточная. Но после взрыва «Лоскутной» подачу светильного газа перекрыли. Английское общество[28] не собирается терпеть убытки.

— Должна же у него быть хотя бы одна свечка! — воскликнула Меркульева.

— Посмотрю в шкапу. Так… Ворох пожелтевших бумаг. Накидка из бархата, вся в заплатках. Цветы из пергамента и восковые фрукты… Ага, вот! На верхней полке керосинка, — он достал лампу, зажег фитиль и накрыл стеклянным колпаком. — Входите, Лукерья Дмитриевна, не стойте на пороге.

Три стены фотографического ателье были украшены по-разному. Слева от входа прибит восточный ковер, а под ним стоит кадка с фикусом. Это угол для семейных портретов. Напротив — белый круглый столик с двумя тонконогими стульями, для снимков влюбленных парочек. Поставишь вазу с букетом или бутылку «Вдовы Клико» — это уж как клиентам больше понравится, — сразу появляется романтическое настроение. Витрина с прекрасным прежде видом на фасад гостиницы тоже служила фоном для фотографий «Привет из Москвы». А на стене напротив входной двери фотограф повесил большой портрет императора. Ничего более. Можно поставить стул или кресло, чтобы сидеть в задумчивости, солидно размышляя о судьбе России-матушки. Но чиновники в мундире сидеть в присутствии царя, пусть и нарисованного, робели. Они становились рядом по стойке смирно, чуть выкатывая глаза, что, видимо, по их мнению, подчеркивало готовность сию же минуту жизнь отдать за государя. В таком виде и фотографировались.

В дальнем углу сыщик обнаружил проход во внутренние комнаты. Их было три. Кухонька, совсем крохотная, в ней помещался лишь самовар, несколько стаканов и надкушенный тульский пряник. Стульев не видно. Мармеладов решил, что фотограф притаскивает те, тонконогие, из фотоателье. Хотя здесь и один-то впихнуть вряд ли получится. Должно быть, хозяин стоя обедает. Дальше — спальня. Кровать у стены, комод с бельем, на нем кувшин для умывания, — ничего примечательного. Мармеладов поспешил в третью, самую просторную комнату, где Дьяконов оборудовал свой кабинет.

— Тут картонки с тиснением, — сыщик заглянул в высокий шкап со стеклянными дверцами. — А негативы, надо полагать, фотограф держит в том сундуке.

Он шагнул в дальний угол кабинета. Под подошвой сапога раскрошилось стеклышко.

— Здесь тоже взрывом окна повыбивало? — спросила Лукерья, также раздавившая пару осколков.

— В этой комнате нет и не было окон. А под ногами у нас, — Мармеладов нагнулся и осветил пол керосинкой, — разбитые пластинки с портретами.

— У меня нехорошие предчувствия, — прошептала девушка. — Не мог же сам фотограф…

— Нет, не мог, — сыщик как раз дошел до сундука и остановился, резко опустив лампу. — Не смотрите сюда, Лукерья Дмитриевна.

— Что там? — конечно же, ей сразу захотелось взглянуть, но журналистка поверила Мармеладову и зажмурилась. Потом любопытство пересилило, она приоткрыла один глаз и вскрикнула. В круге света от керосинки показались ноги в блестящих штиблетах, которые болтались над крышкой сундука.