Гремучий студень

Дюжие мужики и дородные бабы не спешили расступаться, огрызались и кляли полицейских на чем свет стоит. «В другой день» – думал полковник, – «не преминул бы лично ответить на все оскорбления, окриком или зуботычиной. А каждого третьего приказал бы арестовать, но сейчас времени не хватит. Идиоты неблагодарные! Им положено срывать шапки и до земли кланяться за то добро, что мы для народа делаем. Но взамен этого, гляди-ка, кулаками грозят, бельмами своими зыркают. Ненавидят нас, растерзать готовы. И я их, положа руку на сердце, тоже недолюбливаю. Спасаю же этих обормотов, рискуя жизнью, не ради присяги, конечно. А по той причине, что мне невыносима даже мысль о том, что бомбисты победят!» Он не высказывал этого вслух, но все читалось в горящем взгляде и смутьяны, хотя и продолжали громко выражать недовольство, но как бы нехотя подвигались в сторону, оттесняя соседей.

Лукерья, путаясь в длиннополом честерфильде, успела проскочить следом за полковником, пока толпа не сомкнулась. Девушка уткнулась лицом в меховой воротник, стараясь не вдыхать запахи перегара, махорки, душного пота, а также дёгтя и прогорклого свиного сала, которыми мазали сапоги. «Только бы не упасть в обморок! – молилась она. – Ох, Матерь Божья, скорее бы добраться до того места, где стоят дворяночки и купеческие дочки. От них уж всяко поприятнее пахнет. А пока лучше совсем не дышать…»

Мармеладов скользнул змеей между двух осанистых купцов, стоящих в первом ряду у ступеней часовни. Заозирался по сторонам, разглядывая сосредоточенные лица священников и прихожан, держащих хоругви для крестного хода.

Через пару секунд на небольшой пятачок, свободный от толпы, выкатился Порох.

– Черт побери! – зарычал он и тут же, вспомнив где находится, перекрестился. – Прости, Господи… Уже половина двенадцатого. Не успеем обыскать часовню.

– И не надо. Там бомбы нет, – уверенно сказал сыщик. – Какой смысл взрывать ее внутри здания? Оно обрушится внутрь, погибнут считанные единицы.

– Будто бы этого мало! – воскликнул подоспевший Митя.

– Мало, друг мой. Бомбисты написали, что хотят убить сотни людей. Можно ли Москву и всю империю всерьез испугать взрывом в казармах? Наш народ привык, что солдаты гибнут – для того они в солдаты и идут. Присягают ведь… А вот если взорвать мирных горожан – тут они достигнут цели. Напугают Москву, а вместе с ней и всю империю. Ты на меня брови-то не хмурь. Это я не от души говорю, просто стараюсь рассуждать, как террорист. Где бы спрятать бомбу, чтобы больше людей зацепило взрывом?

– Ох, братец, – простонал Митя. – Мне и думать о таком тошно.

– Тошно. Но придется. Я бы выбрал… Луша, да что же это такое? Зачем вы пришли?

– Не отвлекайтесь, Родион… Романович! – журналистка покраснела, но глаз не отвела. – Вы говорили о выборе идеального места для бомбы. Продолжайте же!

– Как мне видится, в этой куче бомбу оставить проще всего – Мармеладов указал на гору вещей, которую церковь традиционно собирает для бездомных бродяг. – Сюда начинают приносить старые тулупы и прочий хлам еще с утра. Народ выстраивается по обе стороны, стало быть, потенциальных жертв в два раза больше.

– Надеюсь, вы правы, – Порох пожевал губы. – Раз иных предложений нет, давайте поскорее обыщем этот ворох. Искать жестянку любой формы и размера, скорее всего она будет с часами на крышке. Найдете – руками сразу не хватайте, зовите меня.

Они развязывали узлы на тюках, отбрасывали латаные поддевки и картузы со сломанными козырьками, ворошили пожелтевшее белье. Дворяне и купцы из первых рядов лишь недоуменно переглядывались, но ничего не говорили, а если обсуждали меж собой, то шепотом. Зато мастеровые и торговцы, напиравшие из толпы, орали во все горло:

– Гляди-кась, Фекла, никак воруют?!

– Да не… Вот же городовые.

– Так городовые на Москве – первейшие воры и есть.

– Что ты сразу, Оська, может, потеряли чего.

– Ага. Всякий стыд потеряли. Ужо средь бела дня…

– Девка, а ты-то чего ищешь? Ежели шальку или платок, так иди ко мне. Я тебе прикуплю, какой приглянется, но токмо поутру!

В толпе хохотали, улюлюкали, сыпали оскорблениями. Один из дьячков сунулся с расспросами, но Порох так рявкнул, что старик попятился и более не подходил. Полковник поглядывал на часы, все больше мрачнея с каждой уходящей минутой.

Без десяти двенадцать.

Без девяти.

Без…

– Нашла, – воскликнула Лукерья, размахивая руками. – Идите сюда!

В самом центре платяной кучи, разделяя ее на две примерно равные части, как рыбий хребет, выстроился обувной ряд. Рыбацкие башмаки-мокроступы, стоптанные армейские сапоги с истончившейся подошвой – через такую каждый камешек на дороге чувствуется, – и другие сапоги, модные, на балах лишь ношеные, но с разорванным голенищем. А если разгрести ворох портянок, то можно найти и потрескавшиеся кожаные чуни, и бирюзовые черевички на высоком каблуке, и дюжину вполне крепких валенок, с галошами и без. В один валенок был втиснут жестяной цилиндр с плотно пригнанной крышкой.