Гренада, Сакрамонте, или Пещерные Жители.

Позже англичанин Том говорит нам «А, эти… Они ко мне тоже сунулись, а я им: «What? Fuck off my cave!» Больше я их не видел». Так что, либо они успели поостыть, либо мы зря перепугались.

* * *

Такие события, конечно, запоминаются надолго, но совершенно забываются бесконечные часы, когда просто лежишь в пещере, обливаясь потом, в тоске бездействия... Но потом наступает вечер, и можно спуститься в город.

Любой город становится другим, когда в нем есть место, где лежат твои вещи. Конечно, я тут по-прежнему чужой – но уже чуть по другому. Можно, например, бродить по крутым гренадским переулкам и ловить кусочки жизни, мелькающие в приоткрытых окнах, за занавесками, запутаться взглядом в переплетениях мавританского орнамента, или поймать отблеск солнца на небесно-бирюзовой мозаике.

 Иногда незатронутость заботами благо – взгляд не скользит на поверхности, а становится неторопливым и позволяет городу подцепить тебя на крючок причудливой тени, отражения, узора осыпавшейся штукатурки, обрывка непонятной речи… Конечно, это проще в далеком и древнем городе, но все то же самое есть во дворе любой многоэтажки, стоит только перестать идти и присесть. Иногда, когда я вижу  бомжей, мне приходит в голову, может, они тоже как-то решили присесть - и толком встать уже не смогли? может, увиденное оказалось настолько интересным, что на остальное стало наплевать... Тьфу, ерунда - бомжу, в основном, хочется в тепло, есть и спать. Ну, и выпить еще. Лучше позавидовать тем, кто обладает спокойствием, необходимым, чтобы разглядеть мир,  "по роду службы" - художникам, фотографам, или ремесленникам, например.

В Альгамбру мы так и не зашли, потому что за вход надо было платить, но первым вечером посидели на парапете канала внизу, глядя на двойной ряд древних стен над головой, и там Маша рассказала мне сказку про Альгамбру, прочитанную в одной книге, про трех султанских дочерей и трех пленных христианских рыцарей, работавших у них под окнами.

Сестры полюбили рыцарей, и собрались с ними бежать, хотя для этого им пришлось бы отказаться от своей веры. Рыцари подкупили надсмотрщика, сестры – дуэнью, и однажды ночью собрались перебраться через крепостной ров, за которым их ждали лошади для побега в испанские земли. Но одна из них, которая очень любила своего отца, боялась неизвестности и чужой христианской веры, долго колебалась, и, в конце концов, вернулась в свои покои, хотя любимый долго звал ее и умолял спуститься. Когда наутро отец узнал про все это, он очень разгневался, и с тех пор стал держать ее в еще большей строгости, заперев в одну из башен Альгамбры («Скажем, вот в эту!», говорит Маша, и я задираю голову) где она и умерла от тоски…

Все-таки совсем другое дело слушать подобные истории, сидя под Альгамброй и попивая «Сангрию"…

* * *

Через несколько дней на Сакрамонте появился Диан. Позже мы найдем с ним много общих знакомых, но приметил я его, даже на фоне весьма причудливой сакрамонтской общины, сразу: нелепейшая длинная фигура, напоминающая жюль-верновского Паганеля, яйцеобразная голова на тощем туловище, сутулость, тонкие запястья и длинные пальцы.  Скрипка очень подходила к нему, когда он прижимал ее к подбородку и, выгибая руку под странным углом, начинал наяривать ирландские рилы и джиги. Впрочем, сейчас скрипки у него не было, отняли в Марокко, вместо нее был раздолбанный потрескавшийся уд (арабская лютня) и вистл (ирландская дудочка). В Гренаде он пытался заработать денег на новую скрипку, но, при обилии там уличных музыкантов, денег едва хватало на жизнь.

В Марокко он ездил (помимо дешевизны и впечатлений), чтобы поучиться арабской музыке. Отчасти ему это удалось, но однажды, увидев за околицей арабской деревни сидящих на пригорке арабов, наигрывающих что-то вполне традиционное на уде, дарабуке и флейте, он пристроился к ним со своей скрипочкой, и они с удовольствием с ним помузицировали, но потом скрипку отобрали, оставив взамен и в ответ на попытку робкого возражения фингал под глазом. Позже он все таки раздобыл где-то этот паршивый уд, лучше чем ничего, и с превеликими трудностями вернулся в Испанию. В общем, отзывы о Марокко и арабах у него были довольно болезненными. На свою беду он рассказал эту историю в сашином присутствии.

«Как так забрали скрипку?!? А ты им, значит, взял и отдал? А почему не сказал: «Пошли на хер, ребята!» и не вломил как следует хотя б одному? Они бы увидели, что ты не плаксивый шотландский хмырь, зауважали тебя, ты бы стал их другом! Они подарили бы тебе все, что попросишь!»

«Но их было трое, что я мог? Я сказал им, что скрипка мне очень нужна…»

«Ты им сказал? А в полицию звонить или домой мамочке не пробовал? Это Марокко, парень, это тебе не снулая Шотландия, где люди сидят вечерами по домам и нос на улицу боятся высунуть!»