Гренадилловая шкатулка

Дело было в том, что на запрос Элис о Марте, дочери Джеймса Барроу, который она отправила священнику Кембриджского прихода, пришел быстрый и весьма оптимистичный ответ. Марта Бантон (такова была ее нынешняя фамилия) по-прежнему жила в этой местности. Священник уверял, что она с радостью ответит на все вопросы об отце и окажет нам всяческое содействие. Поскольку встреча с ней обещала стать результативной, Элис приняла скоропалительное (и, как она теперь считала, глупое) решение поехать в Кембридж и найти меня, чтобы вместе со мной нанести визит Марте Бантон. В Хорсхит-Холле ей сообщили, что мне пришлось неожиданно переселиться на постоялый двор в Хиндлсхэме, куда она и последовала.

Все это Элис изложила мне подчеркнуто сухим, если не сказать сердитым, тоном. Несмотря на то что она впустила меня в комнату и согласилась объяснить причину своего приезда, я не тешил себя иллюзиями. Ярость ее не утихла, она по-прежнему не доверяла мне. Но даже в такой напряженной обстановке я не мог не любоваться ею, и это меня настораживало. Кожа ее светилась, волосы были уложены на голове кольцом, из которого выбивался, падая сбоку, один локон, сиявший, будто начищенная медь. Я почувствовал, как во мне просыпается желание. Я был в плену ее чар, но, перехватив ледяной взгляд, сразу протрезвел и преисполнился решимости вести себя с безупречной осмотрительностью.

В примирительном тоне, как мне казалось, я поведал ей обо всем, что произошло со мной в Хорсхит-Холле. Рассказал о своих ночных приключениях и о том, как меня бесцеремонно выставили за дверь. Я был рад, что мне выпала возможность поговорить с Элис с глазу на глаз, не отвлекаясь на кого-то еще, ибо знал, что беседа с ней поможет мне осмыслить случившееся, а ее, я надеялся, заставит позабыть про свой гнев. Но я мог бы с таким же успехом говорить со статуей. Она не реагировала на мои шутки, мольбы и рассказ о полуночных похождениях. Каменное выражение ее лица не смягчала даже тень улыбки. Все свидетельствовало о том, что она испытывает ко мне глубокую неприязнь. И когда наконец мое повествование иссякло, она решительно отказалась поужинать со мной. Вместо этого попросила передать на кухне, чтобы ей принесли легкий ужин в номер, так как она намерена пораньше лечь спать.

На следующее утро, после завтрака, Элис выглядела скорее подавленной, чем сердитой. Я счел это добрым знаком. Может, она раскаивается в том, что была вечером неприветлива со мной. Однако очень скоро стало ясно, что я напрасно тешу себя надеждой. Когда мы вышли к повозке, которую я заказал, она отклонила предложение сесть рядом со мной и устроилась за сиденьем кучера, и я, как обычный возница, вынужден был погонять лошадь в одиночку.

В неловком молчании мы доехали до аккуратного домика на окраине Кембриджа. Я распряг и привязал лошадь, спрашивая себя, улучшится ли когда-нибудь настроение Элис или отныне между нами так и будет властвовать отчуждение. Элис тем временем уверенным шагом приблизилась к дому и постучала в тяжелую дубовую дверь.

На пороге появилась молодая коренастая женщина с черными волосами и смуглой, как у цыганки, кожей. На руках она держала круглолицего малыша; еще один ребенок — тоже смуглый и кудрявый — выглядывал из-за ее юбки.

— Миссис Бантон? — спросила Элис. — Да.

— Позвольте представиться: Элис Гудчайлд. Это я делала запрос из Лондона относительно вашего отца Джеймса Барроу и сиротского приюта. Со мной мой друг Натаниел Хопсон, — представила она меня без тени иронии в голосе. — Он тоже принимает участие в расследовании.

Лицо миссис Бантон расплылось в широкой улыбке.

— Ну конечно. Его преподобие говорил о вас. Проходите к огню и спрашивайте, что вас интересует.

Она провела нас в кухню и усадила в резные деревянные кресла, положила младенца в колыбель и, сев рядом, стала его баюкать. Старший ребенок опустился на колени у ее ног и принялся возить туда-сюда по полу деревянную лошадку.

— Так что же вы хотите узнать о моем отце?

Элис быстро глянула на меня, давая понять, что оставляет инициативу мне.

— Нас интересует событие, произошедшее в период открытия приюта. Полагаю, один мой друг — он имеет некое отношение к лорду Монтфорту из Хорсхит-Холла — был помещен туда в первый день работы этого заведения… — начал я.

— Вполне возможно. Сама я тогда была совсем еще девчонкой и не могла запомнить всех несчастных детей, которых приняли в приют.

— Нет, конечно. Этого от вас никто и не требует. Но ребенок, о котором идет речь, отличался от остальных. Прежде всего, возрастом. Ему было около четырех лет, и по правилам приюта он считался слишком взрослым, чтобы быть принятым. Тем не менее я убежден, что по той или иной причине его все-таки взяли. Может, его привели не вместе с остальными? Может, ваш батюшка просто нашел его? Не припоминаете?

Миссис Бантон ответила не сразу, но, когда заговорила, ее голос звучал уверенно.