Грешная и желанная

Он снова проснулся и теперь лежал в безмолвной тьме. И чувствовал себя последним ублюдком. Совершенно ничтожным, похотливым ублюдком. Который хотел то, чего хочет, и воспользовался всеми хитрыми уловками и способами убеждения, чтобы этого добиться.

Ночь все тянулась.

И теперь он боялся, что она не придет.

Он не имел никакого права поступать так с ней. Воспользоваться ее чувственностью, чтобы соблазнить, убедить. Внушить ей сомнения в будущем, при том что он искренне, по-настоящему искренне хочет, чтобы она была счастлива и получила то, о чем мечтает.

Ну конечно же он желает ей жизни, полной счастья, гораздо больше, чем хочет заняться с ней любовью.

Нет, он не уверен.

Если бы только можно было провести с ней одну ночь. Одну-единственную. А потом всю жизнь раскаиваться. Разумеется, далеко за морем.

Ирония в том, что это, вполне вероятно, и есть месть герцога. Желать за гранью разумного ту единственную женщину, которую он не должен и не может получить – и, скорее всего, никогда не получит.

Самая долгая со времен войны ночь все тянулась и тянулась бесстрастно, а Тэнзи все не шла. Под тяжестью разочарования он в конце концов рухнул в сон, как камень, брошенный в бездну.

Через какое-то время (было еще темно) он снова проснулся и пошевелился. Повернул голову – фитиль в лампе почти сгорел.

Он снова повернул голову к окну и застыл.

Она сидела в изножье кровати.

Они долго молча смотрели друг на друга.

– Мне снится сон? – спросил Йен.

Перед ее ответом прошла вечность, уложившаяся в несколько секунд.

– Нет. – Шепотом. Неуверенно. Немного испуганно. И чуть весело.

Она пришла.

Молча, очень медленно он откинул одеяло, молча двинулся к ней. Без преамбулы взялся за подол ночной рубашки и неторопливо снял ее через голову.

Она подняла руки, помогая, и снова их уронила.

И теперь сидела перед ним обнаженная, а сердце ее колотилось так громко, что кровь шумела в ушах.

Он медленно положил ее на кровать.

Она обняла его за шею. И – о! – какое счастье – прикосновение его кожи. Жар, вес и сила его тела. Она прильнула к нему, наслаждаясь тем, как царапают соски грубые волосы на его груди. Он зарылся лицом в ее шею и вздохнул, нежно, жарко поцеловал ее под ушко, и она почувствовала, что начинает таять, полностью подчиняясь ему. Его губы скользнули к деликатным косточкам ключицы, она выгнула спину и зарылась пальцами в его неприлично мягкие, чудесные волосы. Нашла его уши, провела по ним пальцами, провела пальцами по твердому изгибу плеча. Наслаждаясь тем, как много ей еще предстоит открыть.

Ими овладело своего рода неистовство, словно нагота превратила их в первого мужчину и первую женщину и они первыми на земле открыли секс.

Не было никаких разговоров, никакой утонченности, никакой нежности. Он накрыл ее своим телом, будто она давняя его любовница, и она подчинилась, как во сне, не зная, куда это приведет, зная только, что пойдет за ним куда угодно – туда, куда он ее поведет. И в безмолвной темноте только это и казалось ей правильным, только в этом и крылся весь смысл существования.

Он нашел ее губы, поцелуй был жестким, голодным, глубоким, он будто наказывал ее, будто ждал этого поцелуя целую жизнь, а она лишала его того единственного, без чего он просто не мог выжить. Она прижимала его затылок обеими руками, отдавалась тяжелой темной сладости его рта, гладила его по волосам, успокаивала, усмиряла его, и поцелуй сделался более томным, более глубоким, более проникающим. Он каким-то образом чувствовался всем ее телом, проникал в кровь, как опиум. Медленнее, медленнее. Словно замедляясь, они превращали время в своего раба, и оно могло остановиться так надолго, как они только пожелают.

Он нежно оторвался от ее рта и прижался лбом к ее лбу, дыша жарко и хрипло. Она чувствовала, как поднимаются и опускаются его плечи.

– Как я тебя хотел! – То ли прошептал, то ли простонал ей в рот.

Заскользил губами по ее горлу, ниже, ниже, нашел сосок, обвел его сильно, напряженным языком.

Она ахнула и выгнулась, и он сделал это снова, затем сомкнул на нем губы и пососал.

– О боже, Йен. – Прерывистый шепот.

Он повторил с другой грудью, а потом его губы заскользили ниже, ниже, ниже, добравшись до места, где разделяются ребра, задерживаясь на долю секунды, чтобы каждая клеточка на их пути загоралась огнем.

Он оказался потрясающе искусен. Этот быстрый, чувственный штурм был взвешенным, новым, сокрушительным. Он действовал языком, пальцами, ладонями, ощущение накладывалось на ощущение, сотрясая ее, заманивая в ловушку, превращая в существо, чьей единственной целью стало получение наслаждения. Она извивалась под ним и тихо постанывала.

Он погрузил язык в ее пупок, провел ладонями по мягкой выпуклости живота, приподнял ее, раздвинул бедра и прикоснулся языком к шелковистой жаркой влажности между ног.

Она дернулась; восхитительное ощущение!

Но он не остановился на этом. Его пальцы легко-легко играли на деликатной коже бедер, а язык ласкал, гладил, кружил, быстро и легко, потом медленно и сильно.