Грешная и желанная

– Ну да, – поторопился заверить его Стэнхоуп. – Но это же большинство женщин такие. Наши драгоценные. Что бы мы без них делали, верно, Эверси? – Он окинул взглядом бальный зал, всех прочих женщин, которых мог получить так легко, учитывая титул. – И я-то знаю, что вы никогда без них не обходитесь.

Йен уставился на него так, как смотрел бы на кобру, которую собрался выстрелом разнести в клочки.

Долго.

Не моргая.

Стэнхоуп взглянул на него, уже повернулся было в сторону бального зала и вдруг отшатнулся, по-настоящему разглядев выражение лица Йена.

– Вы меня слегка пугаете, Эверси. Вы не моргаете! Но вы еще слишком молоды для апоплексического удара, верно?

– Вы и должны испугаться, Стэнхоуп, – любезно произнес Йен.

Стэнхоуп опустил взгляд и заметил, что Йен сжал кулаки, чтобы как следует врезать в челюсть молодого лорда.

– Вы подумали… О, я не намеревался никого оскорблять! Она великолепная девушка. Восхитительная! Мне показалось, я очень ясно дал это понять. – Он коротко кивнул, явно решив, что этого достаточно.

– И это все, что вы можете сказать? Она великолепная девушка?

Вот теперь Йен кричал.

Разговоры вокруг прекратились, все головы повернулись к ним.

Стэнхоуп откровенно недоумевал, беспокойно переступая с ноги на ноги.

– Какой комплимент может быть лучше? Что еще я могу сказать?

– Что еще? ЧТО ВЫ ЕЩЕ МОЖЕТЕ СКАЗАТЬ? – Внезапно он понял, что задыхается, голос его сделался хриплым. – Она… просит прощения у цветов. Она разговаривает со звездами. Она скручивает идеальные сигареты. Она думает о слугах. Она пахнет чертовым лугом. Она стреляет, как снайпер. Она ездит верхом, как кентавр. Просто рассмешить ее… все равно что выиграть тысячу кубков Суссекса в состязаниях по стрельбе. Нет, гораздо лучше, вы, чванный, напыщенный, вечно ржущий, как конь, ИДИОТСКИЙ БОЛВАН!

Йен смутно осознавал, что это звучит так, будто он несет околесицу, совершенно бессвязный бред. Что он отчаянно жестикулирует, возможно даже, угрожающе. Что Стэнхоуп смотрит на него широко распахнутыми глазами, что замеченный им блеск – это, скорее всего, несколько дюжин глаз, тоже уставившихся на него.

Ему было плевать. Перед его внутренним взором толпились воспоминания о ней, все до единого важные, как связанные между собой сны, и он не мог их остановить. Но от них никакого толка, они не описывают эту девушку так, как следовало бы.

Стэнхоуп сделал еще шажок назад.

– Эээ… у вас белки глаз сверкают, Эверси…

– Она настолько остроумная, что может срезать любого мужчину. Она… о господи, она нежная. Она куда великодушнее, чем следует, и добрее, и отважнее, и умнее, и преданнее, чем когда-либо станете вы, вы, никчемный, хнычущий, СВЕРХАРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ, ДУРАЦКИЙ…

Йен внезапно замолчал, сообразив, что собрал множество зрителей.

Все безмолствовали.

Все были в восторге.

– Эверси, – обреченно пробормотал кто-то.

– Какая жалость, сифилис все-таки добрался до его мозга, – прошептал другой. – Это наверняка оно.

– Я не выжил из ума! – чуть громче, чем следует, прокричал Йен. И добавил: – И сифилиса у меня нет!

Он выжил из ума.

И до конца своих дней будет сожалеть о том, что орал «у меня нет сифилиса!» в переполненном бальном зале.

Братья никогда, никогда его не простят.

Повисшая тишина пронизана обреченностью.

Молодой Стэнхоуп вышел вперед и негромко произнес:

– Послушайте, капитан Эверси, может быть, вам лучше уйти с бала? Я забуду про оскорбления, если вы принесете мне свои извинения. Она так хороша, что у любого мужчины мозги свернутся набекрень. Вы взгляните на нее в этом платье – ангел, да и только.

Йен вздохнул.

Как приятно было бы застрелить этого человека, вяло подумал он. Как было бы просто сказать: «назовите своих секундантов». Он бы его убил, даже вопроса нет. Но единственная вина Стэнхоупа в том, что ему никогда не требовалось развивать характер, да и не потребуется никогда. Стэнхоуп – главная фигура в мире Стэнхоупа, линзы, через которые тот видит все и всех.

И при этом Стэнхоупу хватает воспитания, чтобы простить его, а это уже невыносимо. Йен посмотрел сквозь толпу и наткнулся на взгляд широко распахнутых, серовато-голубых глаз Тэнзи. И в тот же миг ощутил ее в себе. Везде.

Выражение этих глаз едва не сбило его с ног.

И все-таки… если он убьет молодого наследника, ее репутация и будущее будут погублены, уж не говоря о его собственных.

Он отыскал другую пару глаз. Женевьева смотрела на него с недоверием, и два алых пятна жарко светились у нее на скулах.

Она легонько покачала головой.

Фальконбридж тоже на него смотрел.

Йен отважно встретил его взгляд, подумав, что прочитает в нем убийство.

Но на самом деле ничего такого не увидел. Он вообще не сумел понять, что на уме у герцога.

Какое-то время Йен смотрел ему в глаза. Дерзко. Вызывающе.

И внезапно понял, что должен сделать.

Это обрушилось на него с полной, почти болезненной ясностью, словно с окна его спальни сорвали штору в утро самого тяжелого в жизни похмелья.

Это кружило голову.

Но сначала другое.

– Приношу свои извинения, Стэнхоуп.