Грешник

Мой отец издает какой-то звук у меня за спиной, и Шон Белл, тот, который вынужден разгребать все это дерьмо, священник церкви рака, берет на заметку этот звук и пока откладывает его в сторону, как напоминание, что позже с ним нужно будет разобраться. Но сейчас я заставляю себя обсудить с доктором Нгуеном каждый шаг дальнейшего лечения, каждый альтернативный вариант, каждую возможность. Стероиды, различные антибиотики, СИПАП-терапию, вентиляцию легких с двухфазным положительным давлением, дренирование, не дренирование, обезболивание – все части головоломки разложены по полочкам и рассмотрены. Папа рассеянно соглашается с тем, что мы с доктором решаем, и затем доктор Нгуен удаляется, чтобы начать новое лечение. В течение часа маму переведут наверх. Я пытаюсь напомнить себе, что люди постоянно возвращаются вниз из отделения интенсивной терапии, ведь это не улица с односторонним движением, это не каскад костяшек домино. Костяшки домино можно снова собрать, установить на место. Все будет хорошо.

Я все равно звоню всем остальным братьям, чтобы дать им знать о происходящем.

Вернувшись в палату, вижу, что мама проснулась, ее губы посинели, а лицо приобрело пепельный оттенок. В таком виде она выглядит ошеломляюще некрасивой, хрупкой и непривычно осунувшейся, каждая морщинка на ее лице резко выделяется. И все же я не могу припомнить, чтобы моя грудь когда-либо наполнялась такой любовью и гордостью за нее.

Она пытается мне что-то сказать, но ей не хватает дыхания. Я касаюсь ее руки.

– Все в порядке, мам, – говорю я. – Не нужно ничего говорить прямо сейчас.

– Нужно… – задыхается она.

– Ладно, – соглашаюсь я, беря ее за руку. – В чем дело?

– Ты… – удается произнести ей, – …выглядишь… дерьмово.

Я заливаюсь смехом, а когда начинаю плакать, она ничего не говорит. Просто слабо сжимает мою руку.

– Сегодня вечером мы отправляемся в отделение интенсивной терапии, – говорю я, после того как беру себя в руки. Вытираю лицо рукавом. – Врачам нужно время, чтобы попробовать еще несколько антибиотиков, и тебе собираются дать кислородную маску, чтобы помочь дышать, пока длится лечение.

Какое-то время она молчит, а потом спрашивает:

– Будет больно?

– Врачи говорят, что маска может доставлять некий дискомфорт, но в остальном – нет.

Она выглядит так, словно хочет сказать что-то еще, но не может отдышаться. Только когда приходят медсестры, чтобы начать готовить ее койку и капельницы к переводу, она с трудом произносит.

– Иди… домой… несколько часов, – говорит она. – Я не собираюсь умирать сегодня ночью.

* * *

Я еду домой.

Принимаю душ, ставлю стирку и в течение трех секунд раздумываю о том, чтобы побриться, но потом решаю, что у меня нет на это сил. В течение недели моя сексуальная небритость переросла в неопрятную щетину, но у меня просто не было времени на что-то большее, чем просто помыться и почистить зубы в перерывах между больницей, Зенни и попытками справиться с работой.

Так что вместо этого я натягиваю старую толстовку и какие-то джинсы и открываю свой ноутбук, чтобы немного поработать в тишине своей кухни до возвращения в больницу. Прежде чем я поднимусь в новую палату своей мамы в отделении интенсивной терапии.

Разве что, за исключением того, что теперь, когда я дома и все спокойно, действительно трудно заглушить затянувшиеся больничные ощущения. Я слышу гудки и бормотание, вижу мамино лицо – неприятное сочетание болезненно впалого и опухшего от стероидов. Я слышу, как папа тихо плачет сам с собой в комнате ожидания, вижу, как клубится пар от бесплатного, черного, как масло, кофе, пока пульмонолог рассказывает нам о том, как будет работать вентиляция легких с двухфазным положительным давлением.

И теперь, когда я один, теперь, когда мне не нужно ни для кого быть сильным, или делать заметки, или брать на себя ответственность, или что-то еще, – все обрушивается на меня, как поезд из ниоткуда.

«Я не собираюсь умирать сегодня ночью».

Но она ведь скоро умрет, не так ли? Может, не сегодня ночью, может, даже не в этот раз в больнице, но она умрет, и я ее подвел. Я швырял все свои деньги на любое лечение, какое только мог найти, я почти не выпускал ее из виду, проводил каждую свободную минуту, пытаясь вылечить ее, – и у меня ничего не вышло.

Волной, как торнадо в прериях, о которых я всегда думаю, огромные, неистовые, готовые ломать деревья и разрушать дома, накрывает осознание того, что я потерпел неудачу.

«Ты не справился… не справился… облажался…

Она умрет…

Она умрет… умрет… умрет-умрет-умрет».

Я с силой захлопываю свой ноутбук и хватаю ключи, пытаясь убежать от черных наэлектризованных туч, клубящихся в моем сознании.

* * *

– Шон! – взвизгивает Зенни, когда я обнимаю ее сзади. – Ты меня напугал!

– Прости, – говорю, утыкаясь носом в ее шею. – Я не мог дождаться, пока ты закончишь свою смену. Ты мне нужна.