Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой

– Это не страшно, главное, чтобы не были преступниками. Итак, что ты любила в детстве, чем увлекалась? Любила кататься на велосипеде или машине, или на лыжах в горах? Любишь загорать, путешествовать?

Кажется, мой взгляд был красноречивым ответом. Я же сказала, что семья была бедной, он что, не представляет, как живут бедные семьи в Стокгольме?

– В детстве я работала после уроков либо на огороде, либо в лавочке. Ни велосипеда, ни тем более машины у нас не было, а путешествовать мы могли только собственными ногами в пределах Стокгольма. Такие путешествия я любила. А школу бросила в четырнадцать, когда пришлось ухаживать за больным отцом и зарабатывать на жизнь. Сказать, где работала?

– Да.

– В парикмахерской. Взбивала пену для бритья и подметала пол. В универмаге продавала шляпы. А с Морицем встретилась, когда училась в студии «Драматена», на съемках его фильма «Сага о Йесте Берлинге». У меня нет образования, и я даже не знала, кто такая Мария Стюарт. Это страшно?

Он немного помолчал, что-то прикидывая, потом помотал головой:

– Нет, не страшно. Твое главное богатство – лицо и умение выражать эмоции. Этим и нужно воспользоваться. Звезды, без умолку тарахтящие под прицелами фотоаппаратов, у нас имеются в избытке, а вот загадочных молчуний пока не бывало. Может, в этом твоя сила? Тебе идет молчание и величавое спокойствие на лице. Воспользуемся этим. Только тогда придется молчать все время.

– Как, вообще?! – невольно ужаснулась я.

Харри поморщился:

– Нет, только для репортеров. Ты боишься журналистов?

– Да, очень. Боюсь сболтнуть что-то лишнее и показаться глупой.

– Вот потому и молчи. Будешь голливудским Сфинксом. Знаешь, кто это?

Я даже обиделась: как бы ни была необразованна, о Сфинксе прочитать успела.

– Тебе никогда не говорили, что твоя сила в величавом спокойствии?

– Говорил Моша.

– Кто?

– Стиллер. Он говорил, что мне нужно отучиться гримасничать.

– Стиллер прав, на экране можешь изображать страдание или восторг сколько угодно, вне съемочной площадки будь спокойно-молчалива. Сумеешь?

– Да.

– Это по тебе?

– Да.

– Никто не будет приставать, если у тебя появится желание побыть одной даже в перерыве между съемками, я добьюсь этого. Но я должен быть уверен, что ты справишься с такой ролью, потому что играть придется все время. Это образ Гарбо, отказаться от которого ты уже не сможешь.

– Но мне не придется играть, я действительно люблю быть в одиночестве, тем более на съемочной площадке. В перерывах между дублями, или просто когда вокруг много людей, трудно сохранить настрой.

Харри точно ухватил мое собственное «я». Я легко раскрывалась перед камерой, но только перед ней, даже не перед людьми, которые стояли за камерой. Позже в самые ответственные минуты съемок требовала, чтобы с площадки ушли все посторонние, а иногда и партнеры, которые не должны быть в кадре, не смотрели на мою игру. Я и камера. Иногда плюс тот, любовь к которому я проживала в минуту съемки. Именно проживала, а не играла.

И на себя на экране я смотрю как на кого-то чужого. Я была той самой Гретой Гарбо, была в момент игры, в момент съемки. И если получилось хорошо, то я рада.

Боссы студии поняли выгоду нового образа, молчаливая, загадочная Гарбо куда интересней и зрителям, и прессе, чем болтушка Грета Ловиса. Голливудский Сфинкс родился…

Одного Харри добиваться отказался категорически:

– Грета, нет, у тебя есть блестящий экранный образ женщины с изломанной судьбой, образ, любимый зрителями и приносящий огромные доходы и студии, и тебе тоже. Не смей его ломать! Думаешь, ты нужна в этом образе только студии? Нет, и зрителям. Они не воспримут тебя иной, тем более не стоило создавать образ Сфинкса, чтобы потом валять дурака в комедии.

– Но женщины с трагической судьбой бывают не только в виде соблазнительниц!

– Пока терпи, с тремя фильмами, даже успешными, рано требовать изменения репертуарной политики. Сумей играть дурацкие роли так, чтобы у зрителей мороз пробегал по коже, тогда будешь иметь право диктовать, что именно играть.

Я понимала, что он прав, мне еще рано чего-то требовать, три роли еще не имя.

Так и произошло, еще пять лет я играла то, что требовалось, большинство фильмов были вариациями первых трех, хотя встречались и примечательные вроде «Любви» по произведению русского писателя Толстого «Анна Каренина». В этом фильме мы снова снимались с Джоном Гилбертом, причем уже по моему требованию. Узнав, что Вронского будет играть другой, я срочно «заболела» и чувствовала это недомогание до тех пор, пока на эту роль не назначили Гилберта.

Я обожала Эдингтона и слушалась его так же, как когда-то Стиллера. Отличие Харри от Моши было в том, что Стиллер прекрасный режиссер и хорошо знал, как нужно играть перед камерой, а Эдингтон прекрасный агент и хорошо понимал, что нужно вне съемочной площадки. Если бы они сумели работать вместе, мы были бы неотразимы. Но Стиллер не просто в штыки встретил Харри, он бушевал, называя того акулой Голливуда и ругая на чем свет стоит.