Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Неразличение философом слов и образов уже само по себе необычно. Но еще необычнее отношение Вавилова к философии в целом как к состоянию души, а не как к умственной конструкции. Мысль для Вавилова больше, чем силлогизм. Вавилов пишет о «мыслях, которых никому не понять, которые я сам едва чувствую» (13 июля 1909). «Мысль и то, что около мысли (все эти догадки, „интуиции“, инстинкты и пр.)» (18 февраля 1941). «Да, новая мысль. Вернее, не мысль, а сильное чувство…» (6 мая 1945). Философия – не только мысли, но и чувства. «Философия чудная, не поддающаяся словам и формулам и только урывками чувствуемая» (20 июня 1948). Слово «философия» Вавилов часто использовал для обозначения своего внутреннего состояния – как синоним «мироощущения», «настроения». В молодости он поругивал себя за такие черты характера, как излишняя склонность к «метафизике» (в других записях скучая по ней: «…испарилась теплая метафизика» – 1 декабря 1916 г.), за излишний «теоретизм» и «эстетизм». В последнее десятилетие жизни, делая записи в дневнике, Вавилов многократно употребляет по отношению к своей философии – иногда даже беря это слово в кавычки – далекие от рациональности эмоциональные эпитеты «печальная», «безнадежная» и т. п.: «жуткие философские выводы», «„философия“ самая холодная, ледяная», «угнетающая философия», «скверная философия», «философское состояние драматическое», «усталость, апатия и усугубление „философии“».

Допустимо ли вообще употреблять слово «философия» для обозначения смутных ощущений и душевных состояний? Вопрос о том, что такое настоящая философия, а что нет, – сам по себе очень философский, об этом можно долго спорить. Но не может быть никаких сомнений в том, что не выразимая словами, ускользающая от осознания, вновь и вновь сама себе противоречащая – в целом очень необычная – философия Вавилова тем не менее существовала. И такое необычное словоупотребление – печальная философия, теплая метафизика, ледяная философия и т. п. – лишь полнее раскрывает особенность личной философии Вавилова, того, что он сам считал возможным называть этим словом. Есть и примеры обратной «подмены термина». О явно философском по своей сути противоречии (чрезмерный субъективизм при одновременном «устрашающем объективизме») Вавилов пишет: «Хочется передать действительное психическое мое состояние, но не удается, неуловимо» (19 июля 1942). «Психическое состояние», «настроение», «философия» были для Вавилова словами-понятиями одного порядка.

Чувства и эмоции лежат на краю сознания, противоположном рациональности, и слабо контролируются волей. Вавилов порой пишет об этом – как о философии, живущей своей собственной жизнью.

«Философия, не выпускающая из когтей и окрашивающая все» (22 января 1942).

Описывая в очередной раз «ясное ощущение эфемерности, временности и служебной роли „я“», Вавилов пишет: «Подсознательно изменяется, развивается „философия“, нигде не фиксируемая и создающаяся сама собой. ‹…› Вся эта философская эволюция вовсе не результат раздумья и „изучения“. Все происходит „само собой“» (31 июля 1947). Потом эта тема – независимой от сознания «философии» – звучит еще несколько раз. «Страшная философия объективизации, пробирающаяся внутрь помимо меня» (31 декабря 1947). «…философия, проникающая помимо всего, без дум» (26 июня 1949).

«Сошел с рельс людского трафарета и пока без орбиты» (31 декабря 1949)