Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Во-первых, он чувствовал иногда, что жесткие и четкие формулировки убивают суть, опасны для того, чтó высказывается. 20-летний Вавилов писал: «Ох, боюсь я знания истины vérité, heilige Wahrheit usw[510], боюсь превращения я музыки Божьей в шарманку» (31 мая 1910). Через 30 лет, после очередного рядового философского пассажа (жалобы на «ледяной объективизм»), Вавилов, вероятно, услышал в своих словах отзвуки той самой шарманки: «Хотелось бы тайны, многозначительности, но их уже не притянешь» (23 декабря 1941). «Совсем отлетела загадочная душа мира. Все просто, прозаично, не нужно…» (16 марта 1947). Таинственность, загадочность, недосказанность – «сладкое чувство „тайны“» (30 марта 1942) – изначально играли большую роль в мироощущении Вавилова. Например, 16 ноября 1916 г., анализируя свою тягу к старине, он посвятил своему влечению к тайне, таинственному несколько страниц дневника, отмечая, в частности: «Тайна только и влечет к жизни ‹…› для меня тайна – высшая ценность и оценка на свете». Какое-то время Вавилов лелеял заветную мечту разгадать физическую тайну – Gravitation’s Problem – «проблему гравитации». Потом главной стала «загадка сознания» – «…неизведанное море психического, памяти, сознания, снов» (9 января 1944). Ощущение тайны, ее присутствие были для Вавилова едва ли не важнее ее разгадки[511].

Во-вторых, Вавилов считал, что на некоторые темы говорить словами нельзя, потому что это опасно для говорящего. «Я боюсь говорить о творчестве, потому что сказать это другому – погубить себя» (3 января 1916). 1 января 1946 г. очередной пассаж об эфемерности жизни и сознания он закончил словами: «…другие давно это знают, но молчат, потому что говорить об этом – конец».

И для сомнений в пригодности имеющегося в наличии языка, и для обоих опасений – вредности слов для высказываемого и их опасности для высказывающего – были основания.

«Сознательно кончить с сознанием» (14 декабря 1947)

Философия, плохо приспособленная для описания словами – и для выражения словами своей сути, – существует.

Кроме изощренной диалектики, есть еще один способ гарантированно избежать парадоксов и логических противоречий – отказ от самой логики. Рациональные рассуждения философа Вавилова – «холодное объективирующее сознание» (1 января 1948) – не вся его философия. Существенная черта Вавилова-философа – «снос» в сторону от рациональности и даже порой явная ее критика. Вавилов – философ, посвятивший всего себя проблеме сознания, из года в год многословно рассуждающий о нем, – мог в то же время признавать человеческий разум злом или чушью. Это отношение к сознанию опять проявилось на трех уровнях: и в прямых критических высказываниях о рациональном мышлении, и на уровне языка, метафор, образов, и на уровне действий.

Казалось бы, само воплощение рациональности – ученый-физик, крупный администратор, – Вавилов тем не менее мог писать так (в контексте допустимости самоубийства): «То, что кажется безумным с каких-то других более высоких точек зрения, – самое умное и нужное. А самый ум – может быть величайший порок рода человеческого» (22 апреля 1942). Ломая голову над «загадкой сознания», он признавался: «Сознанию можно верить только до определенной границы» (14 ноября 1940); «…до чего же мучительно сознание» (30 мая 1943); «…хочется скорее отвязаться от сознания» (6 апреля 1944); «страшная вещь сознание» (26 декабря 1948).