Грядет новый мир (СИ)

Боюсь, что я был полностью согласен с тем, что мы не солдаты. Чудом живая имбрина не желала подставлять нас под угрозу, а вот ее маленькая армия брала нас на слабо. Енох считал, что спасение мисс Перегрин – наша конечная точка. Мы стояли перед возмущением этих странных циркачей до последнего, трезво оценивая собственные силы. Да, может быть, в каждом из нас был колодец силы, как у этой Алтеи, но он не поможет мне уничтожить всех пустот, даже если я разом их всех увижу по всему земному шару. Даже если Енох получит доступ ко всем мертвецам, без сердец он ее сможет собрать из них армию. Эмма могла бы послужить странным людям, да, и Бронвин. А мы же были слабые, мы и Гораций. Поэтому когда он высказал свой нелепый исход событий, я, конечно, возмутился его наивностью, но не смеялся. То, что мы слабые, не значит, что нас не будут трогать.

Когда нам показали тех, кого вернули от тварей, мне захотелось бежать. Это было природное, чистое желание, основанное только на инстинктах. Я вдруг узнал, что есть вещи похуже смерти. Миллард объяснил нам, что произошло с этими несчастными, и у самой страшной казни появилось название – лишение странной души. Пятка меня совсем не смешила как эпицентр моей странности, а вот угроза расстаться с рассудком – очень. Я похолодел настолько, что даже устроенный Эммой нам всем горячий душ не помог. Алтея создала стену изо льда, такой конфигурации, что Эмма могла топить ее одной рукой, а другой – греть, и эта вода спускалась по импровизированному шлангу на того, кто по очереди должен был мыться за ширмой в широком тазу. Еще никогда я не обходился таким миниатюрным количеством воды и мыла, но во второй раз я понял, чем человек отличается от зверя: он не может существовать нормально, не моясь. Хотя, если честно, иногда я встречал в подземке таких вонючих личностей, рядом с которыми свиньи были чистоплотнейшими созданиями в мире. В общем, нам просто становилось лучше. У странных циркачей нашлись старые вытертые халаты разных размеров, целый ворох, из которых они сооружали себе постели и в которые заматывались, чтобы не замерзнуть здесь. Мы отвоевали себе угол, в котором тут же накидали эти халаты так, чтобы собрать подобие постели. Девочки устроили свое совещание, обсуждая, стоит ли им принимать участие в крестовом походе странных против тварей. Мальчики совещались отдельно, и я хотел принять участие, когда Енох оттолкнул меня. Этим он вызвал удивление у Хью и Горация. Удивлен ли Миллард, я, к сожалению, так и не увидел.

-Нужно поговорить, - только и бросил он, первым выходя в коридор. Мы некоторое время заходили в комнаты, ища подходящую. Наконец нашлась одна, похожая на чулан. Здесь было темно, и только узкая полоска света падала на лицо Еноха, когда он встал напротив меня.

- Хочу кое-что прояснить, - произнес он зло. Я растерялся. Когда я успел разозлить его? – Ты не имеешь права принимать участие в обсуждении наших действий до тех пор, пока не примешь решение.

Я молчал. Похоже, что для меня наступил переломный момент. Я хотел бы сказать ему, что влюбленность в него пересиливает желание жить, но в это невозможно было поверить. Я бы не поверил. В общем-то, в этом была между нами колоссальная разница: ему было нечего терять ради меня, кроме собственной жизни, которую он не ценил, а я должен был оставить все, чем я жил и обманывал себя, успешно, кстати, ради человека, которого не знал даже недели. Да, я был влюблен, сильно, пожалуй, до сумасшествия, и я мог бы с пылкой отцовской самоотверженностью заявить, что это любовь, но часть моей матери внутри меня твердо давала понять – я не имею права так утверждать. Мне было холодно, и я устал, голод мой не утолялся этой жалкой едой, я пострадал от черепно-мозговой травмы, я видел смерть, трупы, я убивал. Разве недостаточно этого было, чтобы просто хотеть домой?

-Когда ты родился, Енох? – спросил я грустно, ведь только так я мог объяснить ему, почему я должен уйти.

- Третьего декабря девяносто второго, - произнес Енох, смотря на меня в упор.

Тысяча восемьсот девяносто второго. Чуть больше, чем сто двадцать лет жизни.

-Мне семнадцать, Енох, - с трудом прошептал я. – Не сто семнадцать.

- И что дальше?

- Я хочу повзрослеть, - и это звучало гадко по отношению к Еноху. Он действительно мрачно смотрел на меня. Я не хотел объяснять, потому что это прозвучало бы жалко. Получалось, что я воспользовался им. На самом деле все внутри меня разрывалось от боли, и его взгляд топтал остатки меня. Я должен был вернуться домой, чтобы проверить, не является ли Енох просто моей первой любовью, сила которой только в новизне чувств. Я должен был оторваться от него сейчас, чтобы не совершить ошибку, которая была бы страшна для нас обоих. Что, если у нас не получится? Разница между нами более ста лет. Да, я не чувствую ее, но кто знает, в каких мелочах это проявиться. Пыл отца во мне дрался с благоразумием матери. Если я люблю его, я вернусь, несмотря ни на что.

- Твое право.