Грядет царь террора

Константин Осипович квартировал неподалеку от Донского монастыря. И пока Самойлович добрался до его дома, рассмотрел то, как изменился город со времени начала эпидемии. Народу на улицах стало значительно меньше. Люди больше не собирались, как прежде, на площадях, не обменивались мнениями о наиболее важных событиях внутренней жизни страны.

Казалось, весь город прокопчен дымом от костров, в которых солдаты из карантинных команд жгли солому и навоз.

Сидя один в двухместной пролетке и самолично управляя парой отощавших на больничном фураже лошаденок гнедой масти, доктор Данила вспоминал о том, с каким трудом сумел найти для себя замену в Угрешской больнице. Сначала он обратился с этим предложением к немцу Гарману, преподававшему в медицинской школе при Московском сухопутном госпитале инфекционные болезни, но это предложение вызвало такой искренний испуг у профессора медицины, что Самойловичу даже стало неудобно за него. А через два дня тот и вовсе удрал из России, сославшись на семейные обстоятельства. Другой опытный инфекционист, по фамилии Таранчини, имевший в Москве богатую практику, заранее проведав, что его собираются назначить в Угрешскую, не придумал ничего лучше, как имитировать собственную смерть, и тоже скрылся из города. Пришлось Самойловичу вновь обратиться за помощью к своему старому другу доктору Ягельскому, который и порекомендовал ему молодого, подающего большие надежды доктора Мартынова, недавно вернувшегося после обучения в Страсбургском университете.

С Мартыновым — высоким статным юношей, прозванным подлекарями Коломенской Верстой — Самойлович быстро нашел общий язык, сдав ему больничное хозяйство в течение нескольких часов.

Все летние месяцы, прошедшие со дня последней встречи с Ягельским, доктор Данила не мог забыть о его работе по созданию окуривательных порошков. Организовывая новые больницы на территориях Симонова и Даниловского монастырей, Самойлович осознал по-настоящему всю перспективность подобных порошков, их уникальные возможности. Потому-то он и ожидал с таким нетерпением сообщений от Ягельского о том, как продвигается у него работа. И вот однажды ему сообщили, что Константин Осипович сумел создать три вида окуривательных порошков и теперь дело стоит только за их испытанием. Тогда-то Самойлович и отправился к Ягельскому в гости.

Константина Осиповича Самойлович нашел в его лаборатории, находившейся в смежной с кабинетом комнате, куда его провел лакей Семен. Ягельский сидел на некрашеной табуретке, уставившись на три большие бутыли, стоявшие перед ним на лабораторном столе, до половины заполненные какими-то разноцветными порошками.

— А, это вы, сударь? Очень рад… Вы никогда не задумывались о том, что получится, если упростить понимание Бога и дьявола? — задумчиво спросил Ягельский, которого научные размышления настроили на философский лад. — Нет? Напрасно. Это очень любопытно! Получается, что они находятся по разные стороны. Слева — Бог, справа — дьявол. Но ведь их местонахождение зависит от точки зрения наблюдающего, не так ли? Если же смотреть с другой стороны, то Бог будет находиться справа, а его вечный оппонент, разумеется, слева. Вот и получается, что все зависит оттого, кто и откуда смотрит. Послушайте, а что если этот кто-то не человек?..

— Я не совсем уловил… — пожал плечами Самойлович.

— Да я все о том же, о вечном, о добре и зле. Что есть добро? И всеми ли добро будет восприниматься только со знаком «плюс»… Впрочем, это я так, размышляю… А я, знаете ли, к вам собирался! Да-да, именно к вам! — проговорил Ягельский, вставая с табуретки и, покачиваясь на нетвердых ногах, сделал шаг к старому другу.

Только теперь до Самойловича дошло, что Ягельский находился в состоянии крепкого подпития. Это же доказывал и графинчик с водкой, стоявший на полу рядом с табуреткой.

Заметив красноречивый взгляд приятеля, брошенный на графин, Ягельский проговорил:

— Не обращайте внимания! Я сегодня праздную окончание своей работы… Окуривательные порошки для выведения всяческой заразы готовы! Вот они, в бутылях, полюбуйтесь! Теперь ОН не сможет больше поражать людей одним мановением своего черного пальца…

Самойлович хотел уточнить, о ком идет речь, однако промолчал, надеясь, что Ягельский сам пояснит свои слова. Но Константина Осиповича повело, как показалось доктору Даниле, куда-то в другую сторону.

— Если посчитать, что кровь людская, «аки водица», а семя человеческое — «скверна», то и получается, что во главу угла цивилизации становится война и проституция. Ведь именно эти монстры порождаются исходным счетом, той «печкой», от которой человечество предпочитает танцевать. И моровое поветрие — это производное в том же ряду. Возьмем хотя бы «французскую болезнь». Это добро или зло? С точки зрения здорового человека — несомненное зло, жуткая болезнь. А с точки зрения моралиста, меряющего все явления жизни своими мерками? Для него эта болезнь может быть добром, поскольку, во-первых, является своеобразной формой наказания за прелюбодеяние и грехопадение, во-вторых, вполне соответствует его собственным теориям…