Грязь кладбищенская

– …Это ты-то говоришь о краже, Придорожник, а сам бы и мед из ульев воровал. Ты же продал весь свой торф до последней дернинки. Ни кусочка у тебя не осталось с самого дня Самайна[94], а все-то у тебя огонь пылает – и в кухне, и в гостиной, и в комнатах наверху. Был я у тебя в гостях как-то вечером, и узнал торф, который я сам нарезал на болоте днем раньше … “Клянусь душой, как говорится, – тут ни искорки, ни язычка пламени от того торфа, – сказал ты. – А горело бы еще лучше… У нас у самих лучшие куски торфа украли…”

– …Это ты говоришь о краже – да ты бы и саван у покойника увел. Ты украл бродячие водоросли[95], которые я наловил напротив острова. “Раз уж мы не можем снести их на берег на спине или перевезти на лошади, – толкую я жене, – давай отметим их веревочками, чтоб показать, что они наши. Лучше б сделать так, особенно если Придорожники соберутся по водоросли завтра с утра”.

“Побойся бога, ну не могут же они взять и украсть бродячие водоросли”, – говорит жена.

“Вразуми тебя Господь, – говорю я. – Даже если ты разбросаешь их на собственном поле, они их все равно утащат, не говоря уже обо всем прочем”.

… На следующее утро я шел от конца деревни и встретил твою дочь в Глубокой долинке. А на осле у нее груз водорослей.

– О, это та самая искусительница, с которой теперь мой сын якшается.

– Я немедленно распознал свои водоросли, пусть даже некоторые веревочки были сорваны.

“Это ты из Кольмовой гавани взяла”, – говорю я.

“Из Средней гавани”.

“Ну ясное же дело, что нет. Именно что из Кольмовой. Водоросли с Острова никогда не сносит в Среднюю гавань южным ветром при весеннем приливе. Это водоросли мои. Если у тебя осталась хоть капля совести, положи их, где взяла, и оставь мне”.

“Я тебя к суду привлеку, – говорит она, – за нападение на меня в безлюдном месте. Я против тебя поклянусь. А тебя вышлют за море…”

– Ты украл мою кияночку. Я ее у тебя видел и узнал, когда ты достраивал заднюю часть дома…

– Ты украл мой серп…

– Ты украл веревку, которую я оставил на улице…

– Ты украл крепления для крыши. Я их оставил в сарае, а до того два дня тяжко трудился, вырезая их в Лесу Изгнанников. Я и зарубки свои узнал на каждом.

– Честное слово, и у меня тоже покрали малость ракушек. Я их оставил в мешках при дороге. “Честное слово, – говорю я своему парню. – Если собирать по стольку каждую неделю до следующего ноября, то почти накопим на жеребчика”. Там было семь полных мешков. Утром следующего дня пошел я к Устричнику. Он их осмотрел. “В этом мешке нескольких раковин не хватает”, – говорит.

И был прав. Открыли мешок и вытащили оттуда несколько раковин еще накануне вечером. Краше правды нету слова: были у меня подозрения насчет Катрины Падинь…

– Батюшки мои! Божечки!..

– Были, точно говорю. Она с ума сходила по ракушкам. Вроде как верила, что они от сердца помогают. Только я-то понятия не имел, что у меня сердце слабое – спаси нас, Господи! У меня закололо в…

– Старый хрыч! Не верьте ему…

– Да вот хотя бы мой собственный отец, Шонинь Лиам. Бедняга пил чай в любое время дня. Дома из его пенсии ни одной паршивой монетки не видели никогда, Шонинь. Да я и не знаю даже, куда он ее девал. Но чаю в то время у него была чертова прорва, и покупал он его по фунту или полтора каждую пятницу. Джуан Лавочница часто мне говорила, что он накупил на два с половиной фунта денег. “Чего б не радоваться, пока дают” – так он всегда приговаривал, бедняга.

Каждую пятницу Катрина подстерегала его по дороге домой и зазывала к себе. А он всегда был податливый, бедный старичок.

“Выпьешь чашечку чаю”, – говорила она.

“Видит Бог, выпью, – отвечал он. – Здесь два фунта, так чего б не радоваться, пока дают”.

Он и мне, и всей деревне этой присказкой уши прожужжал. Такой вот малость простоватый был, бедный старичок. Так что заваривали чай. Может, даже дважды заваривали. Только вот домой он мне приносил от этого чая не больше полфунта. Не дай мне Бог сойти с места, если я вру, Шонинь!..

“Я ж купил два фунта, – вечно говорил он. – Должно быть, потерял. Погляди, нет ли какой дыры у меня в карманах. А может, я забыл немного в доме Катрины Падинь. Ну ничего, назавтра заберу. А если даже и забыл, что за беда? Чего б не радоваться, пока дают. У Катрины-то в доме страсть как много чаю хлещут, дай им всем Бог здоровья!.. ” Он всегда был простоват, бедный старичок.

– Ты все лжешь, паразитка! Я уж из сил выбилась, чаи с ним распиваючи! Он ведь прибегал ко мне в любое время, сколько ни пробьют часы, стенные или карманные. А все потому, что ты травила его своей печеной картошкой и соленой треской, Бридь Терри, нахлебница несчастная. Не верьте ей…

– Покоя мне! Покоя! Избавь меня от своего зловредного языка, Катрина, не заслужила я твоей клеветы! Покоя! Покоя!..