Грязь кладбищенская

– Святую правду тебе скажу, Бридь Терри. Как раз в тот год мы засеяли Рапсовое поле, и у нас осталась целая куча старой картошки. Под самый конец мая это было. Мы с Микилем проводили на болотце каждый день, с самого рассвета, почти что две недели. Мы бы и в тот день тоже сидели там же, да только Микиль носил с берега сухие водоросли до самого обеда. А после обеда заглянул в сарай, чтоб положить немного соломы в торбу ослу, раз уж остаток дня собрался провести на болоте.

“Если подумать, Кити, – говорит он, – куча старой картошки из сарая не должна была так сильно поубавиться. Я б и не сказал, да только свиней мы уже две недели как продали”.

“Честное слово, Микиль, – говорю, – ноги моей не было у этого сарая – ни правой, ни левой – уже недели с три. Да мне и нужды никакой. Картошку для готовки мне ребятня таскает”.

“Надо было нам его на замок запереть, – говорит он, – раз уж мы на болоте работаем. Любой ведь может проскользнуть туда средь бела дня, когда и самих нас нет дома и ребята в школе”.

“Видит Бог, может, Микиль, – или под покровом ночи”, – говорю.

“Это все равно, что после драки кулаками махать”, – отвечает Микиль.

Вот и пошла я сама, Бридь, к сараю еще раз, и присмотрелась к картошке.

“Как Бог свят, Микиль, – сказала я, когда вошла. – Все равно что после драки кулаками махать. Еще две недели назад картошки была приличная куча, а сейчас почти совсем ничего не осталось. Черт его знает, хватит ли нам теперь этого до молодой-то. А ты хоть немного смекаешь, Микиль, кто это ее крадет?”

“Я отправлюсь на болото, – говорит Микиль, – а ты, Кити, ступай на Верхний торфяник, как обычно, когда идешь на болото, а потом спустись по каменистой ложбинке сзади, ляг и спрячься в ивняке”[96].

Так я и сделала, Бридь. Лежу в ивняке, штопаю пятку на чулке, а сама глаз не свожу с сарая передо мной. Много времени прошло, я, кажись, чуть было не заснула. Только вдруг услыхала я шум у двери сарая. Заскочила туда одним прыжком через щель. Вот там она и была, Бридь. А на горбу у нее целый горб картошки, Бридь!..

“Ты, должно быть, собралась отнести картошку Джуан Лавочнице и продать, как свою продавала весь год, – говорю я. – Да только теперь у тебя с самого Бельтайнского дня картошки не наберется даже в рот положить. И ладно бы так было год, но ты себе такую моду на каждый год завела”.

“Пришлось мне отнести немного Томасу Внутряху, – отвечает она. – У него-то вся пропала”.

“Пропала! Конечно, раз он за ней никак не смотрел, – говорю. – Не окучивал, не полол сорняки, не поливал ни капельки…”

“Умоляю, только не рассказывай никому, Кити, – просит она. – А уж я тебе отплачу. Если только Нель, зараза, услышит такие новости, дальше мне уж все равно, кто про это прознает”.

“Так и быть, Катрина, – говорю. – Не расскажу”. И клянусь дубом этого гроба, Бридь, не рассказывала…

– Ах, Кити, говно в корыте, да у меня уйма своей картошки всегда была, слава тебе, Господи!..

– …Доти! Доти! Она ведь оставила Томаса Внутряха без гроша. Я его частенько встречала в деревне. “Дьявол побери твою душу, она ведь все у меня украла, до последнего медного пенни, Нора” – так он говорил. Оныст, так и говорил. И мне самой пришлось одолжить ему на несколько стаканчиков виски, Доти. Уж так его было жалко, беднягу, и язык у него, словно засохший цветок в горшке… Но о чем я, Доти? Разве моя собственная дочь провернула такую же шутку? Я уже здесь была, когда об этом узнала… Она поступила так с моим сыном в Паршивом Поле сразу после моей смерти. Сам он и его жена поехали на ярмарку в Яркий город. Дочка моя вызвалась прийти приглядеть за домом, пока они не вернутся. Так собрала все ценное, что было в доме, побросала в большой сундук, а на улице у нее были наготове повозка и лошадь. Дочь велела четверым-пятерым молодцам, что оказались рядом, погрузить сундук в повозку. Они про это дело ничего и не знали. А она дала им денег на выпивку.

“Это сундук моей матушки, – говорит. – Она его мне оставила”. Оныст, так и сказала. И увезла все домой. Оныст, Доти.

Прямо королевский был сундук, в старинном ирландском стиле. Крепкий был, будто железный. Да и выглядел очень мило. И удобный, и красивый, Доти…

Что уж говорить о том, сколько там было денег! Серебряные ложки и ножи, весь серебряный туалетный прибор, какой у меня был, когда я жила в Ярком городе. Ценные книги в переплетах телячьей кожи, простыни, одеяла, салфетки, покрывала… Если бы у Катрины Падинь хватило ума как следует о них заботиться, на ней бы не было грязных обносков в день похорон…

Точно так, Доти. Это и есть тот самый сундук, о котором Катрина вечно рассказывает…

– Ножи и ложечки серебряные в Паршивом Поле, где уток доят! О Мать Пресвятая Богородица! Не верьте вы ей! Не верьте ей! Со-ан-со. Муред! Эй, Муред! Ты слыхала, что тут говорила Паршивая Норушка?.. И Шонинь Лиам… И Бридь Терри… И Кити… Я лопну! Лопну…

4

– …Кобылка с белым пятном. Вот уж была хороша…

– Это у тебя была кобылка. А вот у нас был жеребчик…

– Маленькая кобылка с белым пятном. Я ее купил на ярмарке Святого Варфоломея.