Грязный лгун

— Ага, клёво будет! — говорит Син, он смотрит направо, на Кейта, у которого на лице написано, что в этом ничего особенного нет, смотрит налево, где Джордан делает точно такое же лицо, глядя через плечо на двух приятелей, которые всем своим видом показывают, что их это не касается.

Может, лучше будет пойти с ними?

Может, мне пойдет на пользу немного отвлечься от своих мыслей.

Может быть, поездка под кайфом по темным улицам Ковингтона — это то, что мне сейчас нужно, чтобы все немного обдумать.

— Здорово. Звучит клёво.

Вот когда демоны на самом деле появляются в глазах Джордана: их видно невооруженным глазом, и они больше не прячутся, когда сбрасывают свои шкуры. Он кривит свои губы так, как это делает каждый известный мне демон, перед тем как яд стечет с его зубов, по языку.

— По-любому будет хорошо, если ты будешь с нами, девочкам нравится, когда такие парни, как мы, дружат с гомиками вроде тебя.

Потом раздается смех.

Куда ж без этого.

Я не чувствую своих рук, я не чувствую своего тела, словно время свернулось, потому что я ничего не чувствую, когда начинаю душить его сзади, когда наваливаюсь на него всем телом и мы оба падаем на тротуар.

Моя кожа вся словно охвачена огнем снизу, его дыхание обжигает меня снизу, когда он задыхается, крича мне:

— Ты, блин, слезь с меня! — называя меня гомиком, как будто это мое имя, как будто это имя было предназначено для меня. Я думаю, что это даже хорошо, это лучше, чем быть маленькой сопливой тряпкой, — мне лучше, когда я чувствую, как мой кулак врезается ему в ухо.

Через несколько мгновений остальные бросаются нас разнимать — они подхватывают меня под руки и за ноги и оттаскивают в сторону.

Я ничего не чувствую, когда он бьет меня в ответ.

Рой бил по-другому.

Мне все равно, потому что это все равно ничего не значит, потому что я сам ничего не значу, потому что я — ничто, и он не может причинить мне боль, когда бьет меня.

Мне совершенно плевать на их оскорбления, когда они избивают меня. Мне совершенно плевать, когда они швыряют меня о кирпичную стену и оставляют меня там, упавшего на колени, потому что я знаю, что я для этого и нужен, именно так меня всегда использовали демоны, я и так достаточно искалечен, чтобы еще что-нибудь могло меня сломать.

— Гомик, — говорит Джордан, вытирая капли крови с губы, которая разодрана так, будто тротуар покрыт шкуркой.

— Да пошел ты! — говорю я, вытирая кровь под своим расквашенным носом.

Ко мне подходит Син, спрашивает, как я, но я не обращаю на него внимания.

— Смотри у нас, — говорит мне один из безликих парней, грозя мне патьцем, предупреждая меня, чтобы я вел себя хорошо, чтобы я помнил свое место — ничтожного куска дерьма.

Я особо не обращаю внимания на боль, когда все, кроме Сина, уходят, потому что боль так велика, что я фактически ничего не чувствую.

Начистоту

Магазин был довольно далеко от дома, с какой стороны ни смотри. Мы достаточно быстро нашли его, когда переехали туда. У нас не занимало много времени, чтобы регулярно туда наведываться — мы с мамой покупали бутылки с коричневой жидкостью, как другие мамаши с детьми покупали в магазине молоко.

— Вот и мои любимые девочки, — сказал как-то старичок за прилавком, когда мы там слегка примелькались.

Я собирался сказать ему кое-что.

Я НЕ ДЕВОЧКА.

Но мамина рука решительно опустилась мне на спину.

— Ох, спасибо, — говорит она, — но от этой больше хлопот, чем радости, ну, вы понимаете, о чем я.

Я видел, что она ему подмигнула.

Я понятия не имел, что она имеет в виду, потому что не понимал, зачем она позволяет ему считать, что я не мальчик.

Но мужчина прекрасно понял, о чем она говорила, потому что немного скинул цену, так что несколько бутылок нам достались бесплатно.

Мы шли к машине под дождем, и я даже не держал маму за руку, как обычно.

— Почему ты ему не сказала?

Мне хотелось, чтобы она извинилась, чтобы я мог разозлиться на нее, чтобы я был прав, а она была не права.

Но она не извинилась.

Она схватила меня за воротник пальто.

— Ты чуть все не испортил! Мы не из денег сделаны, Бенджи.

Вот тогда-то она мне и сказала, что никто не любит отдавать что-то просто так маленьким мальчикам, особенно старикашки, которые канистрами льют коричневую жидкость.

— Когда мы будем заходить сюда, тебе, черт побери, лучше быть паинькой. — Потом она отхлебнула пару глотков, перед тем как завести машину, и я знал, что теперь, когда у нее в руках бутылка, это уже не совсем она и что она вернется ко мне только когда бутылка опустеет.

Иногда она заставляла меня ходить туда одного.

Иногда она не хотела, чтобы тот старичок видел, какой она становилась, когда выпивала то, что он так охотно продавал ей. Она не хотела, чтобы он видел ее полуодетой неряхой.

— Я не хочу, — умолял я ее, и тогда моя мама становилась хорошей, она говорила, что это в последний раз, обещала мне, что это в последний раз — укладывая мои волосы, уверяя меня, что завтра с ней все будет хорошо, крася мне губы гигиенической помадой и напоминая мне о том, чтобы я улыбался продавцу за прилавком.