Грязный лгун

Она подталкивала меня взглядом, когда я оглядывался, мелкими шажками идя к неоновой витрине, я оборачивался, а она говорила «пожалуйста», соединяя руки в молитвенном жесте.

Ковер весь пропах дымом, смесью сигар и карамели, и я прикрывал рукой рот и нос, чтобы меньше чувствовать этот запах.

— Как поживает моя любимая малышка? — говорил старик, увидев, что я подхожу к нему. Кривая ухмылка на моем лице менялась, пока я шел, с бутылкой в руке, уставясь на этикетку, тщательна сверяя каждую букву с тем, что мама ручкой написала на моей ладони.

— Хорошо, — бормотал я, пытаясь смотреть на него так, как показывала мне мама, на тот случай если она наблюдала за мной из машины. Я смотрел на него, хлопая ресницами, как это делала Ширли Темпл в том фильме, который показывала мне мама, мои ресницы дрожали, что, по словам мамы, заставляло мужчин делать все, что я захочу, — вернее все, что захочет она, то есть продать коричневую бутылку девятилетнему ребенку дешевле, чем в прошлый раз.

Я только хотел, чтобы он сделал так, чтобы мамины руки не пахли лекарством, я только хотел, чтобы он сделал так, чтобы от нее не пахло спиртным, когда она втаскивала меня в машину

Но он ничего этого не делал.

Он всего лишь брал меньше денег, чем кто-нибудь другой за подобные вещи.

Но и это он делал только потому, что я разрешал ему случайно дотрагиваться до себя, легонько касаться к шее или к плечу, позволял его пожелтевшим пальцам почувствовать, какой маленькой казалось моя рука в его, когда он отдавал мне сдачу.

Но он всегда трогал мои волосы своими пальцами, пропитанными запахом табачных листьев.

— У детей такие красивые волосы, — говорил он мне, и я всегда сглатывал, мне было трудно дышать, и я всегда удивлялся, что если это правда, то почему я себя так мерзко чувствую.

— Спасибо, — говорил я, забирая сумку. Но я никогда не смотрел на него, и я также никогда не смотрел на мою мать, когда возвращался в машину.

20 часов 23 минуты. Вторник

— Творишь очередной шедевр?

Я не оборачиваюсь, мне это не нужно, я знаю, что там стоит Син, облокотившись о контейнер для мусора, глядя на меня сверху, когда я согнулся над своим блокнотом, пытаясь записать что-нибудь.

Син всегда говорит оба всем так, словно это ничего не значит.

— Отстань от меня, — бурчу я, потому что знаю, что он хотел этим сказать, но мне это неважно.

— Послушай, приятель, не обращай на них внимания. Знаешь, пошли ты этого Джордана с его дружками… — На этот раз он говорит то, что думает, пиная контейнер так, что грохот от его ботинка эхом отзывается в нутре пустого бака.

— Да, просто не обращать на них внимания, — притворяюсь, что он дал мне чертовски хороший совет.

Тогда он лезет в карман, вытаскивает полупустую пачку сигарет, достает одну.

— Будешь? — спрашивает он, но я уже протягиваю руку, беру сигарету, беру зажигалку.

— Спасибо.

Син не садится, и я не встаю. Я вдыхаю всей грудью, и мои легкие наполняются дымом.

— Что ты там все время пишешь?

Странно, потому что это в первый раз, когда меня спрашивает об этом кто-то кроме Рианны, кто-то, кто не смеется надо мной, кто не осуждает меня за то, что я веду себя странно. Мне приходится сделать еще одну затяжку, чтобы обдумать ответ, чтобы понять, хочу ли я вообще отвечать.

— Ну, не знаю… иногда я пишу то, что помню, — говорю я.

Он поджимает ноги под себя и резко садится на асфальт, двигаясь как птица, как Рианна, с такой легкостью, что даже больно на это смотреть, потому что мне кажется, что невозможно делать такие телодвижения, не поранясь при этом.

— Если ты это помнишь, то зачем записываешь? — спрашивает он, слегка закашлявшись дымом.

— Не знаю, наверное, чтобы разобраться в этом. Знаешь, иногда нужно понять, почему так происходит. — Мой голос напряжен, вот-вот зазвенит, как разбитое стекло, потому что мне страшно быть откровенным с ним, не менять темы, не врать, как я это делал обычно, когда кто-то пытался приблизиться ко мне.

— Помогает?

Я слегка качаю головой, слегка посмеиваюсь.

— Не знаю, иногда кажется, что да. — Я убираю блокнот в рюкзак, но без опаски, без боязни порвать странички, потому что я, наверное, вырвал бы их, если бы Сипа не было рядом.

Теперь я почувствовал, куда Джордан бил меня, почувствовал резкую боль, охватившую весь лоб. От переносицы до макушки будто током ударило, будто я сунул пальцы в розетку под высоким напряжением и по моим сосудам побежал ток вместо крови.

Я подношу руку к лицу и пытаюсь надавить на уголки глаз, чтобы ушла боль.

— Болит? — спрашивает Син, но мне не приходится отвечать, он и не ждет, пока я отвечу — Мне жаль, что так вышло с теми парнями… я не знал… я не подумал…

Я машу рукой, давая ему понять, что это неважно, единственное, что на самом деле важно — это то, что он не ушел с ними. А, кстати, почему?

— Почему ты не ушел с ними? — спрашиваю я.

— Не знаю, — Он смотрит вниз, на свои руки, и вижу, что его волосы, как черный маркер, очерчивают его выбритые скулы, — Мне они не особо нравятся, и Кейт тоже, — говорит он мне.