Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма

Такова известная нам история. Это история первопроходцев, прогресса и преобразования «пустых» пространств в промышленные источники ресурса.

В 1989-м на один орегонский лесовоз повесили пластиковую пятнистую неясыть[26]. Защитники окружающей среды доказали, что неукротимая вырубка уничтожает леса Тихоокеанского северо-запада. «Пятнистая неясыть была вроде канарейки для шахтеров, – пояснил один юрист. – Символ экосистемы на грани полного упадка»[27]. Когда федеральный суд, чтобы сохранить среду обитания сов, запретил вырубку старого леса, лесорубы неистовствовали, но сколько их, лесорубов? Работы для них и до этого уже было куда меньше – лесозаготовительные компании механизировались, а первичной древесины не стало. К 1989 году многие лесопилки уже закрылись, лесозаготовительные конторы переехали в другие области[28]. Восток Каскадных гор (когда-то – узел лесозаготовительных богатств) ныне – сплошь вырубленные пустоши да заброшенные лесозаготовительные городки, заполоненные мелколесьем.

А эту историю нам знать необходимо. Промышленное преобразование оказалось пузырем обещаний, за которым последовали утрата источников средств к существованию и урон местной природе. И все же таких документов недостаточно. Если завершить историю тленом и упадком, придется оставить всякую надежду – или же обратиться к другим источникам надежд и разрухи.

Что возникает в местах с испорченной природой, когда минули надежды и наступила разруха? К 1989 году в порубленных лесах Орегона возникло нечто новое: торговля лесными грибами. Поначалу ее связывали с общемировым крахом: чернобыльская катастрофа 1986 года испортила европейские грибы, и торговцы перебрались за товаром на Тихоокеанский северо-запад. Когда Япония принялась ввозить мацутакэ по высоким ценам – покуда индокитайские беженцы оседали в Калифорнии, – торговля началась бешеная. Тысячи людей ринулись в леса тихоокеанского северо-запада за новым «белым золотом». То было в разгар войны «рабочие места против защиты лесов», но ни та, ни другая стороны грибников не заметили. Поборники традиционной занятости держали в уме одни лишь трудовые договоры с зарплатой, для здоровых белых мужчин, а сборщики грибов – белые ветераны-инвалиды, азиаты-беженцы, коренные американцы и латиноамериканцы-нелегалы – оказались незримыми лазутчиками. Консервационисты бились за то, чтобы уберечь леса от дальнейшего человеческого вмешательства, и тысячи людей, отправившихся в леса, заметь их кто-нибудь, не пришлись бы ко двору. Однако сборщиков в целом не замечали. В худшем случае присутствие азиатов подогрело местные страхи о массовом нашествии: журналисты тревожились о возможном насилии[29].

В первые годы нового столетия мысль об уступках между трудоустройством и экологией представлялась еще менее убедительной. Хоть с консервацией, хоть без, «рабочих мест» в понимании ХХ века в Штатах стало меньше; кроме того, куда более вероятным стало казаться, что нанесенный окружающей среде урон вообще сживет всех нас с белого света, будет у нас работа или нет. Мы уперлись в решение вопроса, как жить вопреки экономическому и экологическому упадку. Ни сказки о прогрессе, ни истории краха не объясняют нам, как мыслить себе совместное выживание. Пора обратить внимание на сбор грибов. Это нас не спасет, но может расширить границы воображения.

Геологи начали именовать наше время «антропоценом» – эпохой, когда человеческое вмешательство оказывается мощнее других геологических сил. Понятие это все еще новое, и в нем пока навалом многообещающих противоречий. К примеру, пусть некоторые толкователи усматривают в таком названии триумф человечества, противоположное видится более точным: не планируя это и не имея соответствующего намерения, люди устроили на этой планете кавардак[30]. Более того, вопреки префиксу «антропо-», то есть «человеческий», кавардак не есть следствие биологии нашего вида. Наиболее убедительная линия времени антропоцена начинается не с оформления нашего биологического вида, а с наступлением современного капитализма, который направил далеко идущее разрушение природных систем и экологий. Эта линия времени, однако, делает префикс «антропо-» еще большей неувязкой. Представление о человечестве со времен зарождения капитализма привязывает нас к идеям прогресса и к распространению методов отчуждения, которое превращает людей и предметы в ресурсы. Эти методы разделили живых людей и зарегулированных личностей, тем самым скрыв путь к совместному выживанию. Понятие об антропоцене одновременно и подогревает воззрения, которые можно было бы назвать современной человеческой спесью, и зарождает надежду, что нам удастся выкарабкаться. Можно ли выжить при таком человеческом режиме и все же превзойти его?