Грибники ходят с ножами

Какой новый русский не любит быстрой езды? Паша нагло пер по осевой, даже не глядя на встречные машины, отруливающие к обочине. Видимо, именно скорость накачивала его энергией.

— Сейчас заскочим в пару точек, проговорим твою проблему!

— Спасибо.

Паша спокойно кивнул — уже то, что такая личность проявила участие, было замечательно — я это понимал.

— Я знаю, чьи это когти! — Паша счел возможным приподнять завесу над моим делом. — Будь уверен — их здесь больше не будет!

Ну, это даже слишком! Меня устроило бы и меньшее!

— А о бабках твоих не беспокойся! Они их вернут! С процентами вернут!

Чувствую, что вложил деньги в выгодное дело.

— Тут один тоже, — Паша начинал выходить на обобщения, — не понял сразу. Потом головни на пепелище собирал.

— Зачем?

— Ну, видно, чтобы костер развести, погреться чуток! — И юмор был Паше не чужд.

Паша был не в красавца брата — какой-то обесцвеченный и как бы слегка недоделанный, поэтому, наверное, и стремился к великим делам, чтоб покрасоваться ими.

— Этого-то... подожгли, что ли?

...Может, я влезаю в профессиональные тайны?

— Ага! — проговорил Паша с вызовом. — Пожарные, кстати, и подожгли!

Смех его походил больше на шипение. Удивительно они веселятся. Уже с тревогой я поглядывал вперед.

Дело в том, что тут за поворотом должен быть хутор моего друга: не о нем ли речь?

— Но сам-то... жив? — спросил я.

— Этот? — Паша усмехнулся. — Пришел с наглой рожей к нам же ссуду просить!

— Это... после пожара, что ли?

— Ну! — воскликнул Паша, отчасти даже, может, любуясь клиентом.

— И... дали?

— Куда ж от него денешься? — добродушно произнес Боб.

Сердце забилось еще сильней. На Арканю, чей хутор должен сейчас появиться за поворотом (появится ли?), все это очень похоже. Нахальство, упрямство и при этом — игра под дурака... Неужто и он попался в их сети?.. Куда денешься! Хоть он не так прост: мой друг Арканя опровергал привычное мнение о художниках — существах слабых, ранимых и чутких. Это скорее бульдозерист, мощный и лысый, скорее американский бульдозерист, чем наш, — глазки спокойные, сонные... но секут всё! При этом его акварели поражают, наоборот, своей тонкостью, нежностью... Поражали — больше нет! Полностью, резко поставил свой талант на службу бизнесу: столько нарисовал этикеток, что даже не помнит их. Радостно приносит бутылочку, смотрит на красивую картинку... “Это вроде не моя. Пить можно”. Наливает, принюхивается, глоток — и гримаса отчаяния: “Моя!!”

“Жертва собственной виртуозности”. Обиделся почему-то на мою отточенную формулировку.

В прошлом году, когда я, изнемогая от семейного счастья, сбежал к Аркане на хутор, жизнь наша сразу не заладилась: ему породистая телка была нужна, а не человек, да еще с больной душой!.. Помню, когда я вошел с вещами, он, словно не видя меня, оглядел свое хозяйство и пробормотал как бы про себя:

— Вроде художники слова тут не нужны...

Но я не обиделся — люблю, наоборот, таких лбов! И Арканя знает, что меня не запугаешь. Поморгал своими глазками, вздохнул:

— Ну что... Выпить, что ли, хочешь?

— Ну что ж... Рюмаху приму с размаху, — рассудительно ответил я.

Ф-фу! Вылетели из-за поворота! Слава тебе, господи, хутор цел — на каменном финском фундаменте “мореный” темно-коричневый дом. Нет, не такой человек Арканя, чтобы дать себя сжечь! Коровки пасутся — на каком-то удивительно ровном, ярко-зеленом лугу... на всякий случай отвернулся, и даже с зевотою, — чтобы, не дай бог, туда не навести Пашу с друзьями!

Теперь можно вспоминать более спокойно, хотя жизнь моя там — да, не задалась. Сначала я поставил перед Арканей философский вопрос, стоя перед сетчатым вольером, где копошились куры:

— А почему, интересно, курицы не едят своих яиц?

— Да потому, что они не идиотки! — заорал наш фермер.

И вечером этого же дня внес в кухню, где я писал свои заметки, курицу, безжизненно обвисшую в его ручищах, — с лапок ее стекал желток вперемешку с кусочками скорлупы — и резко швырнул заверещавшую птицу прямо в меня:

— Твоя работа!

Да, развел я идеологию среди кур. Резко повернувшись, Арканя вышел.

Изгнан я был из-за другой своей фантазии — к счастью, не осуществившейся. Я бегу по прекрасному лугу с охапкой полевых цветов, радостно напевая, мимо добродушно жующих коров, и вдруг — мгновение — вжик! — налетаю на невидимую почти тончайшую проволоку с током, охраняющую пастбище. Нижняя половина моя продолжает бежать, радостно подпрыгивая, а верхняя, что с цветами, начинает понемногу отставать, тревожно покрикивая: “Э! Э!.. Куда?”

Я нарисовал эту картину Аркадию — мне казалось, что как художник он должен ее оценить. Вместо этого он молчал, с ненавистью буравя меня злобными глазками, стоя при этом на пороге хлева, весь в рванине и свежем навозе... Да-а... похоже, не понял!

В эту же секунду, на мою беду, с шоссе в нашу сторону свернул шикарный лимузин, плавно вырулил — и из него, стройно распрямившись, вылезла, сияя нарядами, красавица манекенщица, воображуля-капризница, его жена Неля.