Грибница

«Когда кажется, креститься надо,» – заметил Родионов. Фраза была детской, глупой и никчемной, и лишь маскировала растерянность, охватившую всех. Что делать? Кому-то остаться с ним, а кому-то ехать за помощью? Или попытаться перенести его к машине и добираться самим? Если так, то трогать его боязно, как бы хуже не сделать. Особенно, если спина и вправду сломана.

«Леша! Слышишь меня, Леша?» – Олег присел на корточки и погладил несчастного по голове. Алексей не реагировал, безучастно глядя вверх, но голова его чуть отвернулась от прикосновения набок. Короткая стрижка не могла скрыть вмятины на черепе.

«Лучше б уж сразу убиться, чем так то,» – сказал Родионов. Какой бы чудовищной не казалась эта мысль, но сейчас все они думали также.

Внезапно Алексей захрипел и закашлялся. Кровь, до того стекавшая изо рта тонкой струйкой, хлынула фонтаном. Олег от неожиданности отпрянул назад и упал. Алексей содрогнулся верхней половиной тела и затих. Голубой глаз по-прежнему отражал небо, но больше ничего не видел. Лишь через несколько томительных минут Олег осмелился протянуть руку, чтобы пощупать пульс. Шея участкового была вся в крови, и он заколебался. Прикасаться к ней хотелось меньше всего. Олег взялся за запястье. Но еще до того, как он удостоверился в отсутствии пульса, Родионов неожиданно перекрестился: «Ну слава Богу! Отмучился.» И большим пальцем закрыл единственный глаз умершего, испытав некоторое облегчение. Ему все время казалось, что тот смотрит на них с укоризной.

«Идем,» – решительно поднялся насупленный Олег. Остальные молча последовали за ним.

Чем ближе подходили они к поляне, на которой высившиеся конусы прототакситов выжгли все живое, тем труднее давался каждый шаг. А жизнь вокруг словно затухала. Не видно стало белок, попрятались по щелям бурундуки, умолкли и совершенно исчезли птицы. Только одинокий дятел долбил где-то вдалеке, но и этот шум стихал. Единственным звуком был треск сухих веток под ногами людей. На краю мертвого пространства смолк и он. Воцарилась тишина: гнетущая, давящая, выжидающая, живая, словно притаившаяся под кустом змея. Древние грибы высились исполинскими монументами. Олег поднял голову. Конус ближайшего, самого высокого, закрывал невысоко стоявшее солнце. Он казался гораздо больше, чем ему помнилось с прошлого раза. Олег опустил взгляд на топор в своей руке.

«Дурак! Наивный, самонадеянный дурак! Нужно было придумать что-нибудь другое. Топорами мы будем рубить их до морковкина заговенья,» – с отчаянием подумал он, но, перехватив топор поудобнее, упрямо шагнул вперед.

«Главное – не останавливаться. Подойти и сразу рубануть. Иначе что-нибудь случится. Обязательно случится,» – в лихорадочном возбуждении думал Олег и потому торопился, перейдя в конце едва ли не на бег. Рубанув конус наотмашь, как попало, где-то на высоте груди, и не стараясь сделать это правильно, на той высоте, где удобнее будет наносить удары дальше, он облегченно выдохнул.

По бурой поверхности словно пробежала едва заметная рябь, конус завибрировал и загудел. Мощь звука нарастала постепенно. Казалось, будто это застонал самый тяжелый, басовитый колокол на церковной колокольне. И, нарушая законы физики, он не успокаивался, становясь глуше, а разгонялся, точно сани, пущенные с горы, заполняя все пространство вокруг, делаясь все более нестерпимым, низким, утробным, как рычание голодного зверя.

Олег упал на колени и зажал руками уши. Все мысли вылетели у него из головы, будто мусор, выметенный из-под лавки. Олег зажмурил глаза, успев краем глаза заметить корчащегося на земле Родионова и раскачиваясь, точно маятник часов. Ему казалось, что гудело уже не вокруг, а непосредственно у него в голове. Ничего не соображая, он неосознанно пытался уцепиться за что-нибудь важное, словно тонущий за соломинку, чтобы вытащить, не потерять себя во все поглощающем гуле.

«Вероника,» – пришла, наконец, первая осознанная мысль. И тут же перед глазами встало лицо дочери: сосредоточенное, с нахмуренными «домиком» бровками, что-то беззвучно шепчущая обветренными губами. Что она говорит? Олег прислушался сам к себе. Ну конечно же! Учит таблицу умножения. И он услышал будто наяву: «шесть ю семь – сорок два, шесть ю восемь – сорок восемь, шесть ю девять – пятьдесят четыре». В голове начало проясняться. Изо всех сил стараясь не упустить мысль, Олег продолжил: «семь ю два – четырнадцать, семь ю три – двадцать один. Нет, это слишком просто, даже память напрягать не требуется. Так не годится. Семь ю восемь – пятьдесят шесть, семь ю девять – шестьдесят три. Вот это уже лучше! Первый закон термодинамики: в любых процессах энергия не создается и не исчезает, а лишь переходит из одной формы в другую или от одного тела к другому, при этом ее значение сохраняется.» А вот это уже совсем хорошо. В голове понемногу прояснялось. Гул все еще давил, но не всеобъемлюще, как бетонная плита. Способность соображать пробивалась неумолимо, как трава сквозь потрескавшийся асфальт.