Грибница

Помятая задняя дверца УАЗика с разбитым окном не открывалась. Что было неудивительно после такого-то удара. Олег топтался прямо по лосиной голове, безуспешно дергая ручку. На белок и бурундуков, которые на поляну, где высились прототакситы не сунулись, окружив ее по периметру неподвижными столбиками, точно экспонаты в лавке таксидермиста, он не обращал внимания. Часть из них последовала сюда за ним и, скаля зубы, расселась на ветвях близстоящих деревьев, порой предпринимая попытки броситься на человека. Но от в запале просто отшвыривал их.

Оставив, наконец, заднюю дверцу, Олег бросился к пассажирской, той, через которую выбрался ранее сам. Забравшись в машину и захлопнув за собой дверь, чтобы вездесущие зверьки не проскользнули внутрь, он полез через спинки задних сидений в багажник. Память его не обманула. Запасные канистры с бензином, уложенные Алексеем в багажник перед выездом, были там. Не без труда перетащив их на заднее сиденье, он прихватил и ломик. На всякий пожарный. С десятилитровыми канистрами сильно не побегаешь. Но Олег торопился как мог.

Его не было менее получаса. Но картина, представшая перед глазами по возвращении, не могла не изумить. Ближайший бурый конус теперь больше всего напоминал древнего истукана – божка, которого покорные почитатели задабривают подношениями. В роли богобоязненного идолопоклонника выступал старик Родионов. За истекшее время он развил бурную деятельность, стащив и уложив к подножию живого истукана все полусгнившие туши животных и птиц, разбросанные прежде по поляне. Сейчас, пыхтя от натуги, он волок тяжелое тело Юрика, ухватив его подмышки. Обмякший парень безвольно висел у него на руках, не подавая признаков жизни.

Олег проскочил мимо парочки, которой до цели оставалось еще метров пять, торопясь совершить задуманное. В голове у него снова стонал колокол. На помощь пришли признаки подобия треугольников, доказательства которых он пытался то ли вспомнить, то ли выдумать заново, параллельно откручивая металлическую крышку доволоченной до места канистры. Потом в ход пошло «Бородино»:

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!» – декламировал он вслух, а скорее просто орал во всю глотку, расплескивая бензин. Запнулся в ужасе, позабыв слова, но в голове уже всплыли строки другого творчества. Сугубо народного, так сказать.

«Хорошо в деревне летом,

Пристает говно к штиблетам.

Выйдешь в поле, сядешь срать,

Далеко тебя видать.»

На этой оптимистичной строчке Олег отставил канистру в сторону и хлопнул себя по карманам. Спичек не было. Пачка сигарет была на месте, ключи от дома тоже, даже сто лет не стиранный носовой платок и тот имелся. А спичек не было. Видимо потерял. Может когда отмахивался от белок или волок канистры, а может еще когда машина перевернулась из кармана выпали. Пойди, найди теперь.

Олег метнулся к мужикам и обшарил карманы у обоих. Спички нашлись аж в двух. Он вернулся к конусу. Чиркнул раз, другой, сломал спичку, достал другую. Руки дрожали. Третья спичка загорелась. Затаив дыхание, Олег наклонил ее головкой вниз, чтобы пламя разгорелось сильнее, и бросил.

Вспыхнуло мгновенно.

Сначала огонь охватил конус со всех сторон, там, куда попал бензин. Горело так сильно, так ярко, так нестерпимо-обжигающе, но недолго. Олег отступил назад, прикрыв лицо рукавом. Родионов, бросив свою ношу, тоскливо подвывал рядом, будто брошенная хозяином собака. Потом огонь потек вверх, превратив гриб в гигантский бенгальский огонь. Внезапно послышался треск, будто разорвали сотню новеньких, хрустящих бумажных пакетов и верхний бурый слой гриба, израненный ударами топора, потрескался, сполз с него сверху донизу, точно змеиная шкурка, и опал на землю хрустящим ворохом. Огонь шустро подожрал опавшие шкурки и погас. Конус прототаксита – свеженький, матово поблескивающий новенькой гладкой поверхностью был цел и невредим. Восстал, точно Феникс из пепла.

Сказать, что Олег был ошеломлен, это не сказать ничего. Убит, раздавлен, уничтожен. На некоторое время он просто впал в оцепенение. Потом в нем проснулась ярость. Но уже не та, что заставляла бегать, уворачиваясь от беличьих зубов, суетиться и пытаться бестолково порубить древнее чудовище на дрова. А другая – холодная, расчетливая, которую не обескуражит первая неудача, но лишь заставит быть изворотливей.