Григорий Шелихов

"Воспитательное общество благородных девиц" учредила - новой породы

женщину выводят, - они и на клавикордах обучены и танцы придворные

танцуют, в живых картинах богинь и нимф мифологических во всей

прельстительной натуре изображать привычны, по-французски даже меж

собой изъясняются, а в остальном... богатые и знатные замуж выходят, а

бедные и сироты, предназначенные для обучения детей и смягчения

родительских нравов, места ищут в хороших домах, а дальше... дело

хозяйское! Люди высокопоставленные в призрении иных сирот, бывает,

особо заинтересованы и очень даже милостями и покровительством

отблагодарить могут... Вы видали в кабинете Платона Александровича

портрет девиц Чоглоковой и Шепелевой? Премиленькие! Выбирайте любую, а

все остальное препоручите мне... Понимаете?

- Понял, все понял, господин Альтести! - сказал Шелихов. - Не

гожусь я для такого... и жену мою Наталью Алексеевну обидеть не хочу.

Дочку замуж выдал, внуков ожидаю, и вторая в невестах ходит, а сын...

сыну на мифологической девице жениться не дозволю. Не подошел товар.

Прощевайте, Симон Атанасович! - Ссориться с опасным и блудливым

пройдохой он не хотел, но предпочел, если на то пошло, отказаться от

чьих угодно милостей и благоволения, но не допустить проникновения

столичной заразы в дом, в свою семью.

Но, раскланиваясь, Альтести спохватился:

- Да! Еще хочу вам дать совет, господин мореход: заканчивайте

дела и поскорей домой выезжайте. Ольга Александровна, - не употребите

во зло доверие, - разлютовалась на вас, выезжайте скорей... Каждый

день она невесть что на вас Платону Александровичу выдумывает и Ивана

Акимовича, супруга своего, разжигает...

Не пристроив зубовских "гувернаток", Альтести решил выслужиться

перед своим всемогущим патроном с другой стороны. Давно научившись

разгадывать желания и тайные помыслы его, умный грек видел, что

проживание морехода в столице внушает Зубову какое-то беспокойство, и

правильно разгадывал его причину. Зубов знал неудержимую

любознательность государыни, любознательности этой и годы не положили

предела, и потому боялся услышать в один прекрасный день

благосклонно-материнское:

- А почему вы до сих пор, mon petit poucet*, не хотите показать

мне американского медведя, о коем так много, со всех сторон слышу,

говорят в столице? Неужели не приведешь ко мне человека, столь

заслуженного перед отечеством? (* Мальчик с пальчик (франц.).)

А медведь, это признавал и Зубов, на женский вкус занятен и на

язык не туп, да если бросится в глаза сходство с Алешкой-кулачником

(Зубов презирал, но и боялся всех Орловых, особенно Алексея вместе с

его братом Григорием, столь близким в молодости Екатерине и

восхождению ее на трон), - вот и конец головокружительному счастью,

упоению славой и почетом, золотому дождю!

Ревнуя только к этим атрибутам жизни, - ревновать царственную

покровительницу как женщину Зубову не приходило в голову, - временщик

готов был на все, чтобы Шелихов поскорее отправился восвояси.

- Уезжайте скорей, Григорий Иваныч, с глаз сойдете - все

забудется, - продолжал Альтести, - Ольга Александровна и Америку под

злостью своей может схоронить! Уезжайте, чтобы худого чего не вышло, а

я на себя комиссию от вас приму провернуть, что поручите...

Вознаграждением, ласкаюсь, не обидите, не таковский вы человек!

Мореход задумался. Ольга Александровна и особенно ее всесильный

брат, если он станет на ее сторону, и впрямь могут навсегда закрыть

ему дорогу в Америку, одним мановением перста зачеркнуть труды всей

жизни, превратить в обломки кораблекрушения созданное нечеловеческими

усилиями благосостояние и даже самую память о подвиге его жизни.

- Спасибо за упреждение, Симон Атанасович! - просто сказал

Шелихов, не понимая причин доброжелательства Альтести. - Зажился я в

столице, пора и честь знать. Благовещенье не за горами, а там и Пасха,

- после Святой на Сибири реки тронутся, по весне летом путя у нас

нет... Пора, ох, пора! И соскучил я, да и боюсь на чужой стороне

навсегда остаться, - простодушно проговорил мореход, впервые выдавая

закравшуюся в душу мысль о смерти, о которой никогда не думал ранее.

Григорий Иванович извлек из-под подушки заложенную в головах

изрядную кожаную сумку и прикинул на руке вес одного из мешочков,

вытащенных из нее.

- Возьмите, Симон Атанасович, песочку... золотого, самородного.

Червонцев на пятьдесят будет в нем - это за совет ко времени.

У Альтести разгорелись глаза. Схватив мешочек с золотом и

забросив за спину охапку отобранных мехов, перевязанных мочалою,

бормоча слова благодарности, он задом стал пятиться к дверям, как бы

боясь, что хозяин в последнюю минуту разгадает механику его нехитрых

фокусов и отнимет незаслуженно брошенную богатую подачку.

Вошел Аристарх и растерянно отступил перед двигавшимся на него

меховым чучелом. Но, разглядев под шкурами оливковое лицо Альтести,

укоризненно закачал седой головой.