Григорий Шелихов

несколько комнат, понравившихся Григорию Ивановичу подчеркнутой

строгостью и добротностью убранства, остановился и, не подавая голоса,

дважды легко стукнул в дверь кабинета его сиятельства.

- Come in!.. Войдите - пригласительно прозвучал за дверями сухой,

как будто не русский голос. И не раньше, как услышав это,

вымуштрованный слуга открыл дверь и посторонился, пропуская морехода.

Войдя, Григорий Иванович размашисто поклонился по направлению к

окну, у которого, спиной к свету, стояли две фигуры. Одна из них,

принадлежавшая высокому, сухощаво-стройному, пожилому человеку с

холодными и властными серыми глазами, сделала как бы шаг навстречу,

придерживая откинутой назад рукой порывавшегося уйти собеседника.

- Чем могу быть полезным... первой гильдии купцу Шелихову? -

спросил президент коммерц-коллегии морехода тем же сухим голосом

иностранца, говорящего по-русски. - Вам некуда спешить, Федор

Васильевич... останьтесь! У меня, прошу вас, и отобедаете... а пока не

откажите мне разделить удовольствие беседы с нашим прославленным

мореплавателем и негоциантом... Вы же сами рассказали мне столько

чудес об его приключениях и droles sorties de notre sapajou* на вечере

у нашего отечественного Пиндара** Гаврилы Романовича... Неужели вам не

любопытно самому побеседовать с виновником пылких чувств сестрицы

Платона Александровича, разрешившихся таким финалом? О нем только и

говорят в Петербурге. (* Смешных выходках нашей мартышки (франц.). **

Знаменитый античный одописец.)

В румяном, рослом гвардейском офицере с пышными черными усами

Шелихов узнал одного из гостей на памятном вечере у Державина. Столь

печально прославившийся впоследствии генерал-губернатор Москвы 1812

года Федор Васильевич Ростопчин не имел еще в то время графского

титула и ничем по существу не отличался от любого из "ловцов счастья".

В последние годы Ростопчин, предусмотрительно заглядывая в будущее,

сблизился с самой опасной в России того времени партией цесаревича

Павла Петровича, опасной по явно враждебному отношению царицы-матери к

своему сыну и наследнику престола. Аристократическое пренебрежение

Воронцовых к альковным тайнам двора сближало их поначалу с Павлом

Петровичем и людьми, ждавшими восшествия нового солнца на небе

Российской Империи. Поэтому Ростопчин предпочитал в глазах света

держаться умеренной фронды воронцовской партии и не упускал случая

мазануть дегтем зубовский герб.

- Не смею отказать себе в удовольствии отобедать, ваше

сиятельство, у вас, - выдержав этикет, охотно согласился Ростопчин,

тем более, что политические настроения Александра Романовича

привлекали его. - Не расскажете ли вы, любезный, что там у вас

произошло с Ольгой Александровной? У Гаврилы Романыча вы в один вечер

лишили лорда Уитворта плодов многолетних усилий, - с небрежной

благосклонностью, желая позабавить чопорного Воронцова скандальной

"зубовщиной", обратился Ростопчин к Шелихову.

Григорий Иванович оправился от первоначального смущения и,

правильно угадав, какого полета птица этот блестящий, надутый

ненавистной ему барской спесью офицер, ответил резко и холодно:

- Не пойму, ваше высокородие, чем интересуетесь... Я занимаюсь

торговлей и мореплаванием и потому ничего промеж меня с Ольгой

Александровной произойти не могло... В людских не сижу, слушков не

собираю...

- Потом, Федор Васильевич, потом об этом... Господина Шелихова

привело ко мне, я полагаю, важное дело? - примирительно и сдержанно

потушил Александр Романович готовую вспыхнуть ссору. Воронцову

понравилась богатырская фигура, смелое и открытое лицо морехода. К

Ростопчину, которого злые языки города называли "первым человеком

воронцовского двора", его сиятельство не питал ни уважения, ни

симпатий, хотя всегда любезно усаживал за стол.

Григорий Иванович молча подал президенту коммерц-коллегии тетрадь

с изложением нужд новооткрытых земель и хозяйничающей на них компании,

а также оба полученных через Альтести зубовских указа.

- Это все? - холодно спросил Воронцов, успев прочитать

размашистую резолюцию Зубова о выдаче шелиховской компании ссуды в

двести тысяч рублей.

- Все-с! - сдерживая голос, с холодком в сердце ответил Григорий

Иванович. Но потом с подкупающей искренностью добавил: - Ни при чем я

здесь, ваше сиятельство, видит бог - ни при чем! Сам не ожидал такого

пустого... Разве в моем деле деньги... не одними деньгами решается

оно... Я ищу, чтобы поклониться родине, России-матушке, как Ермак

Сибирью, американской землей, а Платон Александрович, не выслушав, не

расспросив даже, где и какая она, за двести тысяч от англицев откупать

меня восхотел... А управитель ихний, Альтести-грек...

Слушая неискушенного в искательном красноречии морехода,

Александр Романович несколько смягчился, а слова о каком-то откупе от

англичан нескрываемо заинтересовали его.

- Ваши странствования и открытия хорошо мне известны по вашей