Григорий Шелихов

и вдов - и потому вербовали команду из бессемейных ссыльных, не

помнящих родства бродяг и беглых каторжников. Золотой песочек и спирт

иркутского курения туманили глаза охотского коменданта полковника

Козлова-Угренина и помогали купцам нарушать закон и некоторые

формальности.

Беглому рудознатцу-чугунщику с Невьянского завода Евдокима

Демидова Демиду Куликалову некуда было податься, когда он добрался до

негостеприимных берегов Восточного океана, и, дав расписку Полютову

служить верой и правдой пятилетний срок, он перешел на прогнившую

палубу "Предтечи". В голове Демида Куликалова носились обрывки

рассказов о вольной и богатой стране Америке. Рассказы эти он слышал

от пленных шведов, с которыми работал в мокрых штольнях Магнитной

горы, куда был сослан за строптивость.

Суровый и дикий край, в котором Куликалов очутился, выбравшись на

песок Кенайской губы с разбившегося на береговых камнях шнитика,

оказался богатым и зверем и рыбой, но мало походил на разукрашенные

воображением рассказы пленных шведов, заброшенных в демидовские

рудники.

Индейцы-кенаи были мирно настроены, они накормили и приютили

больных и обессиленных морем русских.

- Человек, как я сызмалу стал примечать, едва в силу войдет, душу

теряет, - говорил Куликалов. - Полютовцы - их было двадцать три

человека, - проживши сыто с пяток годков, одичали без хлеба и, почуяв

свою силу в безвестном краю, начали огнем и железом покорять себе

американцев, обратали вольных людей, как холопей своих... А тут

объявился бостонских поселений китобоец Бенсон, в Кенаи он за китами

заплывал. Ну, ворон ворону глаз не выклюнет...

- А выклюнет, так не вынесет. Говори, говори, я это так, к слову,

припомнил, - поторопился Баранов восстановить прерванное повествование

Демида.

- Они и снюхались, и начали полютовцы воронам залетным рухлядь,

добытую и награбленную у индейцев, сбывать за порох, свинец, за ром.

Мне при этих делах довелось толмачом быть, язык я перенял мало-мало у

демидовских пленных шведов. Но только когда они начали продавать

Бенсону американских девок, поспорил я об такой торговле с

передовщиком полютовским Михеем Кобылиным... Разняли нас. Я в стороне

от них начал жить, со своими ездовыми собаками, которых развел от тех,

что с нами к берегу прибились. Псы, окроме меня, никого не слухали. До

поры, окроме псов, и я нужный был.

Куликалов брезговал жизнью товарищей. В душе созревало решение -

при первом же удобном случае уйти, оторваться от хищного обличья всех

доселе ему известных людей - и чтобы навсегда. Вскоре Демид убедился,

что расхождение с товарищами зашло слишком далеко.

- Отдай мою шавот! - придя однажды к передовщику полютовцев

страхолюдному Михею Кобылину, сказал индеец-охотник с материка. У

этого индейца укрывшиеся под его кровлей от зимней метели промышленные

увели жену.

Индеец принес как выкуп связку бобровых шкур. Когда его поставили

перед Кобылиным и обыскали, нашли за пазухой меховой рубашки нож.

- Меха - в амбар, а этого... - выразительно мигнул подручным

людям Кобылий и налил себе кружку рому. Ненавистный Куликалову Евдоким

Демидов так же издевался в Невьянске над попадавшими в его руки

беззащитными людьми.

- Не дам убить! - неожиданно поднялся и заслонил собой индейца

обычно молчаливый Демид.- Человек-ить, как и мы с тобой, он правды

ищет...

- Пр-равды? В собачье мясо искрошу! - захрипел безносый и

гугнивый Кобылий и схватился за нож.

Промышленные кинулись их разнимать и вытолкали потом за двери

Демида и индейца. Куликалова они не любили, но уважали за навык в

поковках, меткость в стрельбе и уменье натаскивать ездовых собак.

Куликалов знал, что Кобылий и ближайшие к нему люди, вроде зверобоя

Хлюпки, ненавидят в нем молчаливого свидетеля их "подвигов" среди

запуганных кенайцев и угалахмютов.

Когда Демид входил в свою избу, в которой второй год жил

одиночкой в окружении своры только у него удержавшихся крупных

волкоподобных ездовых псов белоглазого колымского помета, индеец

остановился перед дверями, беспокойно оглядываясь по сторонам.

- Входи... Кусыысаге? Кутысеве? Как зовут тебя? Куда пойдешь?

Входи, обогрейся, - пригласил его Демид, усвоивший несколько десятков

обиходных слов индейского языка.

В избе они говорили всю ночь, говорили долго и трудно: у обоих не

хватало слов, но все же индеец и русский поняли друг друга, человек

поверил человеку. На рассвете Куликалов застегнул постромки на собаках

под двумя нартами - по семь на каждую, привязал к нартам мешки с

продовольствием, порохом, свинцом для пуль и запасное ружье в меховом

одеяле. Оглядел нарты, прощупал на груди огниво с кремнями, забросил

за спину нарезную заряженную флинту,* подтянул кушак с заложенным за

него топором и, легко присвистнув, поднял собак под первыми нартами.

Индеец бежал на Демидовых лыжах около вторых нарт. (* Длинноствольное

ружье.)

Подавшись на матерую землю, верст за триста на северо-восток от