Григорий Шелихов

Тихоструйный Иван Ларионович из обрывков рассказов, слышанных от

самого Шелихова и через людей, - не умел мореход держать язык за

зубами - догадывался найти у Жеребцова поддержку...

2

В середине мая Ангара очистилась от льда. Лед прошел уже и из

Байкала, дальше потянулся по Енисею и ввергся в пучины Северного

океана. Этим льдом Байкал, говорили тогда, кланялся Ледовитому океану.

Из окна шелиховской комнаты, выходившего на задворье - в сад и на

реку, было видно, как далеко за Ангарой голубели в весенней дымке

гольцы и сопки тунгусской земли.

Шелихов, в ожидании разрешения на задуманную экспедицию, с

нетерпением отсчитывал дни до середины лета. К этому времени, по его

расчетам, должны были вернуться из столицы, конечно, уже на колесах,

посланные дочерью и зятем кошевы с порохом и ядрами, которые

предстояло получить из Кронштадтского арсенала. Хотя порох был и в

Иркутске, как в Якутске, Гижиге и в Охотске, где снаряжались суда

компании, и от долгого хранения на казенных складах этот порох часто,

кстати сказать, приходил в негодность, - все же корабли дальнего

плавания по положению могли получать его только из Кронштадта, для

чего надо было преодолеть в оба конца двенадцать тысяч верст.

- Законы святы, да исполнители лихие супостаты! - ругался

Григорий Иванович, прося зятя исхлопотать обещанные компании триста

пудов пороху и другой огнестрельный запас, а равно наблюсти за

погрузкой этого в Рамбове* и выпроводить обоз из столицы. (* Так в

просторечии назывался Ораниенбаум, отстроенный в начале XVIII века

Меншиковым.)

- В дороге, где ростепель застигнет, переждете, - наставлял

Шелихов отправлявшегося с Резановым приказчика, - на колеса

перегрузите - и к лету жду обратно...

В начале лета жара иссушила землю. Огромный спиртовой термометр

Фаренгейта, подвешенный к кедру в конце шелиховского сада, показывал

115 градусов* - такая жара не часто выпадает в Иркутске, привычном к

короткому летнему зною. (* 38 градусов по термометру Цельсия.)

- Гришата, - сказала Наталья Алексеевна, едва разыскав мужа,

занятого подвязкой кустов в малиннике близ пасеки, - прискакал

казачишка и говорит, тебя к генералу требуют, к Пилю. "Пусть

поспешает", - говорит...

"Разрешение на Китай доставили, что ли?" - думала она с

замиранием сердца, но тревоги своей не обнаруживала.

- Разрешение? - задохнулся, спрашивая, Григорий Иванович.

Проходили все сроки для выхода на поиск собранной и жившей при его

усадьбе партии.

- Уж не знаю, что будет говорить... Куда же ты? - остановила она

мужа. - В таком образе генералу объявишься? Одеться надо, цирюльника

позвать... Ты погляди на себя, на кого похож стал!

- Камзол надеть? Шпажонку прихлестнуть? Парик нахлобучить? -

спрашивал мореход и тут же рассмеялся, оглядев измазанные холщовые

порты и снятый с головы гречишник.* - Ин, быть по-твоему! (*

Широкополая с высоким дном мужицкая летняя шляпа из гречишной соломы.)

Через час, на излюбленной тройке, с неизменным Никишкой на

облучке, Шелихов подкатил к наместническому дому - дворцу, как

называли его в Иркутске: именитые сибирские купцы обычно пешком из

дому не выходили.

Скинув на руки дежурного унтера морской плащ и оставшись в

атласном камзольном костюме кофейного цвета, Григорий Иванович оглядел

себя в тускловатое зеркало - все ли в порядке - и, придерживая рукой

жалованную царицей шпагу, зашагал в кабинет наместника.

- С виду дворянин или бери повыше - почетный иностранный гость,

случаем занесенный в сибирские края, а на деле самый что ни на есть

простой купчина! - шептались, завистливо оглядывая его, попадавшиеся

навстречу знакомые чиновники.

При входе в кабинет Шелихов замешкался у порога, почувствовав

сразу что-то неладное, когда увидел у Пиля членов совестного суда и

какого-то дородного незнакомца в добротном суконном мундире столичного

покроя.

"Пришел за разрешением, - подумал Григорий Иванович, - а тут,

похоже, вязать собрались". И, смешавшись, поклонился, как заправский

купец, вперегиб - низким поклоном, забыв и про камзол и про шпагу,

которые отличали в нем не купца, а морехода.

Пиль по свойству своей сангвинической натуры обычно встречал

Шелихова добродушной шуткой или грохочущим водопадом деловых

расспросов, на этот же раз принял морехода сухо и официально. Видно

было, что его превосходительство чем-то крепко недоволен и озабочен.

- Вот и Шелихов, - сказал Пиль подавая мореходу знак приблизиться

к столу.

Над столом, за спиной наместника, висел портрет Петра I в копии,

намалеванной с работы знаменитого английского придворного живописца

Кнеллера. На столе по правую руку высилось зерцало.* На лицевой

стороне зерцала Григорий Иванович успел прочесть слова: "суд божий

есть..." и "...яко первое и важное дело ведать все уставы

государственные и важность их". (* Трехгранная призма, увенчанная