Григорий Шелихов

бы его обезвредил, а ты не дозволяешь, к Голикову прислухиваешься,

Лебедева как бы не обидеть опасаешься.

- Недаром говорится: волос долог, да ум короток, - попробовал

мореход прикрыться грубоватой шуткой от упреков Натальи Алексеевны.

Много неприглядного осталось в ее памяти из первого плавания, и крепко

тревожили сообщения Баранова о разгуле лебедевских ватаг под

предводительством снова объявившегося в Америке Коновалова. - Пусть уж

люди сплетки плетут, а тебе не пристало корить меня... Ты-то знаешь,

какой шум Лебедев поднял по нашем возвращении. Голиков и по сей день

усердствует дело подорвать, не гляди, что компанионом считается...

- Кто старое помянет, тому глаз вон, а я... Григорий Иваныч, и не

судья тебе. Знаю, в каком обложении ты трудишься, - как всегда

уступчиво согласилась Наталья Алексеевна. - Тебе виднее! Об одном молю

господа, не упала бы на деток наших кровь безвестных и безыменных,

погубленных нашим небрежением...

Уж кто-то, а Наталья Алексеевна знала, сколько греха принял на

свою душу ее Гришата в погоне за славой и богатством, сколько молитв,

обетов и милостыни положила она за его удачу, когда, выбиваясь из

подлого состояния в именитые люди, кидался он на самые что ни на есть

опасные дороги, улыбчиво и бездумно ставил на кон свою и чужие жизни.

Самым дорогим кладом Натальи Шелиховой, правдивой и сильной духом

русской женщины, была вера в то, что муж ее больше мореход и

открыватель, чем купец и охотник до золотишка. Неугомонная

предприимчивость и беспокойные смелые планы рождены не низменной

страстью его к золоту, а из благородного стремления к подвигу, из дум

о своем народе, из усердия к славе и чести отечества...

- Ну-ну, не накликай беды, Наташенька, - смущенно защищался

Шелихов, не раз уже побаивавшийся душевного зрения и чуткости жены. -

Людей, на Китай нанятых, завтра распущу, а в Славороссию вместе

поплывем наводить порядок... Вот только от Николая Петровича, как дела

наши идут, вестей дождусь да с компанионами договорюсь, - к тому

времени корабли снаряжу...

Разговор был прерван появлением старого Сиверса. Шелихов получил

полное удовлетворение от неожиданных вестей, рассказанных доктором.

Наезжий петербургский ревизор, потерпев позорное фиаско с поручением

высоких особ сокрушить Шелихова и обремизить Пиля, выйдя от

наместника, поехал, как оказывается, прямо на дом к заварившему эту

кашу Козлятникову и, застав пакостника за штофом водки и блюдом

байкальских омулей, так измолотил его тростью, что Козлятникова,

забившегося в испуге под стол, вытащили оттуда без языка...

- Козлятник, котори лежал под стол, - рассказывал Сиверс, - после

столични угощенья, ganz moglich,* ляжет на стол... Скоротечни

покойник!.. Но этот крючок все же имел сил и надобность просить меня

составить fur Ordnung** медисински протокол, что он битый насмерть...

(* Очень возможно (нем.). ** Для порядка (нем.).)

Лебедев и Голиков, по словам Сиверса, услышав, что представитель

крепкомочного столичного правосудия, избивая Козлятникова, обещал так

же расправиться и с другими виновниками конфуза, струсили и поехали к

Пилю искать защиты.

- Excellenz* были ошень довольный, ошень смеялся, ошень ругался,

кричал "по делам ворам и мука", мигнул мине передать медисински

conclusium,** чтоб отослать в Петербург, а полицмейстеру сказаль, что

господин Капканов обязани в одни сутки убираться из Иркутска... (* Его

превосходительство (нем.). ** Заключение (лат.).

Шелихов хохотал до колик и заставил Сиверса дважды повторить

рассказ, смакуя испуг и растерянность личных врагов от такого

неожиданного афронта. Поношение сословной чести и достоинства

купеческого звания залетным столичным вицмундиром в этот раз не

вызвало обычных жалоб на неуважение и униженное положение купечества

среди прочих сословий российского государства.

Купец-землепроходец Шелихов держался никем не разделяемых в его

время представлений о движущих силах русской истории. В отличие от

враждебных, как он понимал, народу бездельных дворян и служилого

чиновничьего сословия, он ставил первыми подобных себе купцов,

добытчиков и предпринимателей. В его представлении русские люди искони

были купцами и землепроходцами. Где торговой смекалкой, а где и

воинской силой раздвигали они пределы и крепили мощь русской державы.

Настойчивый меркантилизм Петра I, давший выход таившимся в народе

подспудным силам, представлялся мореходу золотым веком России. "Иные в

графья и бароны повылезли!" - вспоминал Шелихов фамилии удачливых

хищников Строгановых и Демидовых. Священным напоминанием о лучших в

представлении Шелихова временах отечества был хранившийся в отцовском

доме золоченый ковш с гербом, подаренный великим государем их прадеду,

рубежному стрельцу и парусинному мастеру Григорию Лукичу Шелихову.

Ковш этот Петр подарил за поставку добротно сработанного рукотканного

полотна на окрыление Азовской флотилии.