Григорий Шелихов

- Мы ли хребты не ломали, крови-жизни для вашего прибытку не

щадили!.. И потому полагаю: до того как к дележу приступать, одну

десятую промысла отделить в награждение усердных и добронравных

работных по моему списку. Я обещал, что мы их награждением не забудем,

тем паче, что и выдать-то пустое придется - по три тысячи рублей на

пятьдесят человек, что в живых состоят, да еще тысячи примерно по две

- семьям-сиротам сорока погибших передать... Это ведь за три года, что

мы под смертью ходили! Что до меня касаемо... - Шелихов снял со стола

руку, встал и резко, как вызов, бросил: - то требую: достальной

промысел поровну промежду нас разделить на четырех на учредителей,

хотя племяш твой, Иван Ларионович, и жалования капитанского отробить

не в силах был.

- Очумел ты! Али крест в Америке потерял? - вскочив из-за стола,

тоненько вдруг заверещал от Гришкиной продерзости Иван Ларионович

Голиков и подался ближе к Лебедеву-Ласточкину, как бы ища у того

защиты.

- От варначья храбрости набрался, - презрительно наконец

отозвался Лебедев-Ласточкин, словно теперь только сообразивший, чего

от него хочет Шелихов. - Не на боязких напал, - устоим, а нашего не

отдашь... в долговую посадим! Через три дня пришлем оценщиков и

понятых приемку делать и... На чужой каравай рта не разевай, Григорий!

- закончил он уже угрожающе. - Самого себя заглынешь...

3

И еще раз Григорий Иванович Шелихов мысленно обозрел свой

пройденный путь, который сегодня уперся в город Иркутск.

Иркутск конца восемнадцатого века, несмотря на сравнительно

небольшое население - около пятнадцати тысяч душ, - слыл среди людей

старой веры "четвертой столицей", после Петербурга, Москвы и Киева.

Иркутское купечество и посадские работные - ремесленники, извозчики и

многочисленные вольные и гулящие люди, бравшиеся ради куска хлеба за

всякую работу, - считали себя преемниками той благодати, которую вынес

им из своей ссылки в Даурию знаменитый расколоучитель протопоп

Аввакум.

В каменных приземистых домах, что стояли в глубине просторных

усадеб, окруженные каменными же и деревянными амбарами несокрушимой

долговечности, расположились гнезда столпов старого обряда

купцов-миллионщиков Свешниковых, Поповых, Голиковых, Лебедевых,

Сибиряковых и многих других, имена которых теперь никому и ничего не

говорят и свидетельствуют лишь о преходящей и неверной власти

накопленного золота.

Из этих домов принудительная сила и власть купеческого рубля

тянулась к самым тяжелым тогда промыслам Сибири - к хлебным пашням по

Селенге, к избушкам зверобоев в тайге, к солеварням Усть-Кута, к

пропитанным сибирской язвой кожевенным чанам посадов Иркутска, на

старательские золотые прииски и серебряные рудники Нерчинска и Акатуя.

Не легка была доля мелких служащих, также и приказчиков, губивших

здоровье, а часто и жизнь при выполнении разных поручений торговых

домов, в бесконечных тысячеверстных разъездах по сибирскому разбойному

бездорожью.

Шелихов пробрался в Сибирь из далекого Рыльска, с Украины. Сменив

здесь сермягу и лапти, в чем скитался годами, на купеческую однорядку

и юфтовые сапоги новонайденной оседлости, Шелихов не утратил понимания

страданий и недовольства народной массы, среди которой он сам еще так

недавно был никому неведомым и нищим искателем счастья. Корень зла

русской жизни своего времени он видел только в засилии

дворян-тунеядцев и во всем подражающих им чиновников.

На пороге девятнадцатого века в далеком Иркутске при новых

исторических условиях жизни русского народа в деяниях Шелихова, как и

в его образе, ожила и заблестела свежими красками тогдашней

современности сказочная былина седой русской старины о Садке, богатом

госте:

Во славном во Нове-граде

Как был Садко купец богатый гость,

А прежде у Садка имущества не было:

Одни были гусельки яворчаты.

Случай, поднявший Гришату Шелихова, бойкого и предприимчивого

приказчика купцов-миллионщиков, начался, как уже сказано, со встречи

со старым Трапезниковым в Охотске, у берегов студеного Ламутского

моря.* Трапезников в поисках свободной земли для преследуемых

правительством людей старой веры растратил большое состояние и выбыл

из среды именитого сибирского купечества. Но за ним осталось прозвище

"морского царя". Прозвище это дали Трапезникову по его же рассказам об

островах и землях, которые он находил в своих странствованиях на всех

широтах океана выше сорокового градуса. (* Под таким названием на

картах петровского времени и позже среди сибиряков-старожилов было

известно Охотское море.)

"Морской царь" высказал однажды Гришате Шелихову дружелюбный

совет:

...Ступай во Новгород

И ударь велик заклад,

Заложи свою буйну голову.

. . . . . . . .

И спорь, что в Ильмень-озере

Есть рыба - золоты перья.

. . . . . . . .

Дам три рыбины - золоты перья.

Тогда ты, Садко, счастлив будешь.

С той поры Григорий Шелихов без остатка отдался одной мысли: